— Не-ет, — протянул от неожиданности Сергеев и спохватился: Янов может не понять, что в сущности Сергееву все равно, сын или дочь, заботы у него другие, пояснил: — Я буду рад и дочери, а вот у Лидии Ксаверьевны — у нее все решено: сын, и только. — И после паузы, поскольку Янов, как бы о чем-то догадываясь, продолжал смотреть на него, Сергеев сказал: — Случай особый, товарищ маршал… Хотел, чтоб побыла в Москве, под наблюдением врачей. Здесь же пока врачи и учителя — наша мечта.
Янов опустил в задумчивости голову, будто чувствовал себя виноватым, что затронул эту тему, выдавил:
— Понимаю вас… — Вскинул голову, будто к нему пришло какое-то внезапное решение, сказал: — Словом, скорее присылайте доклад.
…После отъезда военных во главе с Яновым представители промышленности еще остались, оставался и главный конструктор Умнов; два дня уточнялись планы и детали поставки оборудования и монтажа опытного образца «Меркурия», и Сергеев, сам внимательно вникая во все, привлекая ко всему своих помощников, понял за эти дни, что горячее время не за горами, что не будет гладенькой последовательности: строить площадки, монтировать, отлаживать экспериментальный и опытный образцы — все придется делать одновременно. В этом своем выводе он укрепился окончательно, когда Умнов, отвечая на какой-то вопрос замминистра Бородина, сказал:
— По моим наметкам, через месяц переселюсь сюда, на полигон, стану здесь жить… Надеюсь, Георгий Владимирович не прогонит?
Сергеев тогда тоже пошутил:
— Чего желать лучшего, если главный конструктор рядом? А дом ваш готов, вы его за эти дни обжили, Сергей Александрович.
Крутой поворот в делах даже нравился Сергееву: столь плотный и объемный план, выработанный в эти дни и включавший в себя целый комплекс разнообразных мер, больших и малых, связанных между собой, переплетенных, точно сложная вязь, не оставлял никаких сомнений в том, что выполнить его не просто и не легко. Но подобные сложности, когда надо выкладываться до конца, делать почти невозможное, его не смущали и не пугали — важно, чтоб нигде не тормозилось, чтоб все шло без сбоев, тем более — без срывов. Его, Сергеева, задача — отстроить, отладить до предельной четкости весь механизм полигона.
Этим он и занимался, обдумывая, уточняя вновь и вновь план с помощниками в штабе, на площадках; за этой работой его и застигла телеграмма: Сергееву предлагалось быть в Москве в пятницу. Подписал телеграмму Янов. Что ж, в Москву ему, Сергееву, надо было: о многом следовало договориться, решить — теперь, после того как ознакомился, побыл на месте, все виделось определеннее; к тому же сейчас у него готовый план — он конкретно, подробно развивает доклад, посланный на другой день, вслед за отбывшим с полигона маршалом Яновым. Сергеев порадовался: не с пустыми руками явится в Москву. Но приходили и беспокойные мысли: казалось, что именно в его отъезд, когда его не будет дома, не будет рядом, тот худой исход, представлявшийся ему неизбежным, и случится с Лидией Ксаверьевной, и оттого тоскливо щемило сердце.
В день отъезда, собрав маленький дорожный чемоданчик и прощаясь с женой, он заботливо выставил на тумбочку все привезенные женой из Москвы лекарства, пояснил — чтоб было всегда под рукой, — посидел рядом, подержав ее ладошки в своих пальцах. Ладошки Лидии Ксаверьевны были влажно-ледяные; он подумал с теплотой и горечью: «Вот держится мужественно, а самой, верно, невмоготу», но сказал, глядя в ее лучистые, доверчиво открытые глаза, чуть грустные, видно, от внутренней донимавшей боли:
— Я постараюсь долго не задерживаться. Тебя будут навещать, а в случае чего сама звони в штаб!
— Хорошо! — Она улыбнулась, все больше припухавшими, чуть присиненными губами, они, как и руки, должно быть, были холодными, несмотря на жару в номере гостиницы. — Поезжай, Егор. Все будет хорошо.
Сергеев поцеловал ее в губы — они действительно были холодными, твердыми.
Янов принял его сразу. В знакомой Сергееву приемной, куда он вошел, толпилось несколько генералов и полковников с папками и туго скрученными рулонами — ждали очереди на доклад. Сергеев с некоторыми из них поздоровался. Невысокий, заметно под-раздавшийся, с поседевшими волосами, но с прежним тщательным зачесом, Скрипник, теперь уже подполковник, поднялся навстречу:
— Здравия желаю! Сейчас доложу о вас: маршал интересовался, прилетели ли вы.