И вот теперь доктор вытащил пулю из раны и прижал грязную тряпку к плеча Шарпа, чтобы остановить кровь.
— Ни одной сломанной кости, — сказал он с разочарованным видом, — только немного стружки содрано с ребра, это будет причинять тебе боль в течение нескольких дней. Возможно, и всегда, если останешься жив. Хочешь сохранить пулю? — спросил он Шарпа.
— Нет, сэр.
— Как подарок на память для леди? — спросил доктор и вытащил флягу с бренди из кармана залитого кровью передника. Он сделал солидный глоток, затем использовал угол окровавленного передника, чтобы вытереть начисто наконечники щипцов. — Я знаю одного артиллериста, у которого есть множество стреляных пуль, оправленных в золото и подвешенных на цепочках, — сказал хирург. — Он утверждает, что каждая была около его сердца. У него есть шрам, видите ли, чтобы доказать это, и он дарит пулю каждой женщине, которую он хочет убедить, и говорит каждой глупой суке, что он мечтал о женщине, которая смотрела бы на него так, когда он думал, что умирает. Это работает, утверждает он. Он — уродливый, похожий на свинью негодяй, но он считает, что женщинам не терпится ухватить его за хозяйство внизу. — Он снова предложил Шарпу пулю. — Уверен, что не хочешь проклятую штуку?
— Совершенно уверен.
Доктор отбросил пулю.
— Я прикажу забинтовать тебя, — сказал он. — Держи повязку влажной, если хочешь жить, и не обвиняй меня, если умрешь. — Он пошел, качаясь, прочь, приказав санитару перевязать плечо Шарпа.
— Я действительно ненавижу проклятых докторов! — сказал Шарп, когда он присоединился к Харперу возле церкви.
— Мой дед говорил то же самое, — сказал ирландец, предлагая Шарпу бутылку трофейного бренди. — Он видел доктора только раз за всю свою жизнь, и неделю спустя он был мертв. Держитесь, сэр, — ему было восемьдесят шесть в то время.
Шарп улыбнулся.
— Это тот самый, у которого вол свалился с утеса?
— Да — и ревел до самой земли. Точно так же было, когда свалилась свинья Грогана. Я думаю, что мы смеялись целую неделю, но проклятая свинья даже не поцарапалась! Только обоссалась.
Шарп улыбнулся.
— Ты должен рассказать мне об этом как-нибудь, Пат.
— Значит, вы остаетесь с нами?
— Никакой следственной комиссии, — сказал Шарп. — Рансимен сказал мне.
— Они не должны были даже и пытаться, — сказал Харпер презрительно, затем взял бутылку у Шарпа и приложил ко рту.
Они брели через лагерную стоянку, вокруг дымили костры, на которых готовили ужин, и часто раздавались крики раненых, оставленных на поле боя. Крики стихли, когда Шарп и Харпер ушли дальше от деревни. Вокруг костров солдаты пели песни их далекой родины. Песни были достаточно сентиментальны, чтобы вызвать у Шарпа острый приступ ностальгии, хотя он знал, что его дом не в Англии, но здесь, в армии, и он не собирался уезжать из этого дома. Он был солдатом, и он шел туда, куда ему приказывали идти, и он убивал врагов короля там, где он их находил. Это было его работой, и армия была его домом, и он любил и то и другое, даже зная, что он, рожденный в сточной канаве ублюдок, должен драться за каждый шаг по пути наверх, который для других является само собой разумеющимся. И он знал также, что его никогда не будут ценить за происхождение, или остроумие, или богатство, но он будет считаться настолько хорош, насколько хороша была его последняя битва, но мысль об этом заставила его улыбнуться. Потому что последняя битва Шарпа была битвой против лучшего солдата, которого имела Франция, и Шарп утопил ублюдка как крысу. Шарп победил, Луп был мертв, и это было кончено наконец: битва Шарпа.
Исторический комментарий
Королевская гвардия Испании в наполеоновские времена состояла из четырех рот: испанская, американская, итальянская и фламандская, но увы: никакой Real Compania Irlandesa. Были, однако, три ирландских полка на испанской службе (de Irlanda, de Hibernia и de Ultonia), каждый составлен из ирландских изгнанников и их потомков. В британской армии также была большая примесь ирландцев; некоторые полки из английских графства на Полуострове более чем на треть состояли из ирландцев, и если бы французы смогли спровоцировать мятеж среди этих людей, армия оказалась бы в безнадежном положении.
И она была по сути в безнадежном положении весной 1811 года — не из-за мятежа, но просто из-за ее численности. Британское правительство никак не могло понять, что в Веллингтоне они наконец нашли генерала, который знает толк в войне, и они были все еще скупы в отправке ему войск. Нехватка была частично исправлена прекрасными португальскими батальонами, которые были под командой Веллингтона. В некоторых дивизиях, как в 7-й, было больше португальцев, чем британских солдат, и все военные хроники отдают дань боевым характеристикам этих союзников. Отношения с испанцами никогда не были настолько же просты и плодотворны — даже после того, как генерал Алава стал офицером связи у Веллингтона. Алава стал близким другом Веллингтона и был рядом с ним вплоть до Ватерлоо. Испанцы действительно в конечном счете назначали Веллингтона Generalisimo их армий, но они ждали до тех пор, пока после сражения при Саламанке в 1812 году французов не изгнали из Мадрида и из центральной Испании.
Но в 1811 году французы были все еще очень близко к Португалии, которую они оккупировали дважды за предыдущие три года. Сьюдад Родриго и Бадахос предотвращали продвижение Веллингтона в Испанию, и покуда те крепости-близнецы не пали (в начале 1812-го), никто не был уверен, что французы не предпримут новую попытку вторжения в Португалию. Такое вторжение стало гораздо менее вероятным после сражения при Фуэнтес-де-Оньоро, но оно не было невозможным.
Фуэнтес-де-Оньоро никогда не было одним из «любимых» сражений Веллингтона — тех, что он вспоминал с некоторым удовольствием, будучи генералом. Битва при Ассайе, в Индии, — вот сражение, которым он гордился больше всего, а Фуэнтес-де-Оньоро, вероятно, та, которой он меньше всего гордился. Он сделал одну из своих редких ошибок, когда позволил 7-й дивизии отойти от остальной части армии, но был спасен блестящей работой Легкой дивизии под командой Кроуфорда в то воскресное утро. Это была демонстрация воинского мастерства, которая произвела впечатление на всех, кто наблюдал ее; дивизия была лишена поддержки, она была окружена, и все же оно ушла благополучно, с минимальным количеством потерь. Битва в самой деревне была намного хуже — немногим больше, чем кровопролитная драка, которая завалила улицы мертвыми и умирающими, и все же в конце концов, несмотря на французскую храбрость и их великолепный прорыв, когда они действительно захватили церковь и гребень хребта, британцы и их союзники удержали горный хребет и не отдали Массена дорогу на Алмейду. Массена, разочарованный, распределил продукты, которые он вез для гарнизона Алмейды, среди его собственной голодной армии, затем отошел назад к Сьюдад Родриго.
Таким образом, Веллингтон, несмотря на свою ошибку, ушел с победой, но это была победа, подпорченная спасением гарнизона Алмейды. Этот гарнизон был окружен сэром Уильямом Эрскином, у которого, к сожалению, было не слишком много «ясных периодов». Письмо из Конной гвардии, описывающее безумие Эрскина, является подлинным и показывает одну из проблем, которые Веллингтон имел во время этой войны. Эрскин ничего не делал, когда французы взрывали укрепления Алмейды, и спал, в то время как гарнизон убегал ночью. Все они должны была стать военнопленным, но вместо этого они обошли слабую блокаду и ушли, чтобы укрепить и без того многочисленные французские армии в Испании.
Большинство этих армий боролись с guerrilleros, а не с британскими солдатами, а на следующий год некоторые из них будут бороться с еще более ужасным противником: русской зимой. Но у британцев тоже будут свои трудности, которые Шарп и Харпер разделят, вынесут и счастливо выживут.