— Я был о вас лучшего мнения как о психологе. Неужели вы думаете, что я — благодарный материал для подобных угроз?
Перл сменил тактику.
— А мы знаем, что вы не имеете никакого отношения к событиям на перекрестке, — спокойно ответил он. — Нам нужны не вы, а Дитрих.
На следующий день Пейперу сообщили, что среди оперативных приказов 6-й танковой армии СС был обнаружен приказ о том, что в некоторых случаях военнопленных разрешается расстреливать, и получение такого приказа подтвердили семь-восемь его собственных офицеров. С этими словами дверь комнаты допросов открылась, и за ней в коридоре стояли полдюжины боевых товарищей Пейпера со стыдом на лицах.
Пейпером внезапно овладела полная беспомощность. Получается, нерушимое фронтовое товарищество распалось навсегда. Глядя на эти лица, полковник понял, что теперь — каждый сам за себя. Внезапно ненависть Пейпера распространилась с еврея, который так долго пытался сломить его, на своих бывших подчиненных, с которыми он всю войну связывал свою жизнь. Когда-то их девизом было «Meine Ehre heisst Treue»,[57] эти слова были даже выгравированы на кортиках, которые они с такой гордостью получали от Гиммлера. Годами именно такая установка определяла их жизнь. А теперь в тюремном коридоре перед собой Пейпер не видел более ни чести, ни верности.
Первым в комнату ввели капитана Груле, бывшего адъютанта Пейпера. Тот четко и уверенно повторил свое свидетельство, как и положено полковому адъютанту, как будто факт существования приказа по 6-й армии несомненно имел место. Однако он счел нужным сделать оговорку, что, возможно, ввиду своих обязанностей был лучше ознакомлен с письменными приказами, чем Пейпер. Произнеся все это, он развернулся и вышел.
Когда Пейпер вновь остался наедине с ухмыляющимся Перлом, его мысли лихорадочно метались. Как он писал позже, «я усомнился в собственной памяти, и у меня появилось чувство, что я не в тюрьме, а в сумасшедшем доме».
Перл подлил масла в огонь. Он достал из стола за-, явления, подписанные Дитрихом, Кремером и Приссом, и Пейпер, взглянув на столь хорошо знакомые ему подписи, понял, что они подлинные. И все заявления подтверждали факт существования приказа, о котором так уверенно говорил капитан Груле. Плечи Пейпера опустились. Теперь некогда гордый полковник, кавалер Рыцарского креста, полученного лично из рук Гитлера, самый молодой старший офицер войск СС, в тридцать лет — помощник командира лучшей дивизии Германии, был окончательно сломлен. Он вяло подчинился приказу Перла и стал писать под его диктовку, что, дескать, да, существовал приказ о том, что в некоторых особых обстоятельствах военнопленных разрешается расстреливать. Оберштурмбаннфюрера Йохена Пейпера более не существовало.
После этой мартовской встречи события стали развиваться еще быстрее.
«С этого дня весь процесс меня больше не волновал. Моя вера в наше братство, единственное, что всю войну спасало меня, была повергнута. У меня не осталось иных чувств, кроме глубокого физического и морального отвращения к своему адъютанту, мистеру Перлу и всем, кто меня окружал».
Вошел какой-то сержант Хиллер и в две фразы обвинил Пейпера в том, что тот отдал ему приказ расстрелять военнопленных. Бывший полковник не стал даже возражать и подписал признания, что действительно отдал такой приказ. Через несколько дней ему сообщили, что майор Дифенталь предположительно приказал расстрелять пленных в Ла-Глез. Пейпер подписал признание, что Дифенталь действовал согласно его приказу. Перл только ухмылялся и приговаривал:
— Расстрелом больше, расстрелом меньше — какая разница?
День спустя «сознался» бывший сержант Вихман, и Пейпер снова взял ответственность на себя. Доктор Зикль, какое-то время служивший полковым хирургом, тоже в чем-то сознался через несколько дней, и Пейпер опять написал заявление о том, что тот действовал по его приказу. С новообретенным цинизмом Пейпер принял философию Перла с принципом «расстрелом больше, расстрелом меньше» и подписывал признания одно за другим. Какая теперь разница? Позже он напишет об этом:
«Я с презрением принял его позицию и быстро прославился тем, как легко принимал на себя любую ответственность. Для меня не имело значения, подписать на двадцать признаний больше или меньше. Если бы от меня этого потребовали, я взял бы на себя ответственность и за расстрел на перекрестке».
Весна — лето 1946 года
Вместе шли, вместе попались, вместе повешены.