Комиссия Уоткинса вынесла Мак-Карти обвинительный приговор, хотя тот неистово защищался, извергая при этом поток брани, про которую Линдон Джонсон писал: «Эти слова были бы более уместны, будь они не произнесены в сенате, а написаны на стене в мужском туалете. Если мы это простим, то можно вообще закрывать сенат».
Наконец в 1957 году все закончилось. Отсидев около тринадцати лет, Дитрих и Пейпер вышли на свободу, сначала — условно-досрочно, а затем — с испытательным сроком и подпиской о невыезде из Штутгартского района.
Бывший полковник СС, уже сорокатрехлетний, вышел в мир, который стал к тому времени совсем другим. Этот мир не понимал Пейпера с его старомодными идеями о «европейском движении» и «славянской угрозе». Новая Германия была страной, где творилось «экономическое чудо», где каждый хотел забыть прошлое как можно скорее, где единственной ценностью стала твердая дойчмарка, зависть всей Европы. Пейпер же принадлежал к миру, которого давно уже не было, который остался только темой для разговоров толстопузых шовинистов в пивных.
Бывший полковник устроился на работу, «вступил в гонку за деньгами», как он сам это называл. Но работалось ему в автомобильной компании нелегко — профсоюзы относились к нему с опаской, а коллеги — с недоверием. В конце концов, он же был уголовником с судимостью.
Потом, в 1964 году, правительство Западной Германии снова возбудило расследование против него, на этот раз — на тему предположительно совершенных им военных преступлений в Италии. Кому-то в Северной Италии попалась в руки книга Джона Толанда «Битва», самое популярное американское произведение об Арденнской битве, вышедшее в свет в 1959 году. Этот кто-то узнал на фотографии в книге Пейпера и выяснил, что Пейпер, оказывается, жив и на свободе, работает в Штутгарте. Эта новость медленно расходилась по всей Италии, пока за дело не взялся Роберт Кемпнер, один из чиновников, работавших на Нюрнбергском процессе, а одновременно с ним — Симон Визенталь из Вены, человек, который впоследствии арестует Эйхмана. Четыре долгих года над головой Пейпера висела угроза экстрадиции. Естественно, фирма, куда он устроился, в страхе за свою репутацию (особенно в США, куда продавалась немалая часть ее дорогих автомобилей) поспешила избавиться от него, а новоприобретенные штутгартские «друзья» — отвернулись. Даже старые товарищи — по крайней мере некоторые из них, — кто с верностью поддерживал его во время суда в Дахау, тоже охладели к нему. Бывший полковой хирург, за которого Пейпер «готов был сунуть обе руки в огонь» и который мог бы дать показания в пользу полковника в отношении событий 1942 года в Италии, заявил, что не хочет больше иметь ничего общего ни с Пейпером, ни с войной. У этого хирурга была к тому времени успешная частная практика, и он совершенно не хотел распугать клиентов своими связями с военными преступниками. Сплошь и рядом Пейпер обнаруживал, что никто и слышать не хочет его возражений о том, что в Италии он занимался не массовыми убийствами мирного населения, а боевыми действиями против вооруженных и организованных партизанских формирований.
Но наконец буря улеглась. Расследование подтвердило слова Пейпера. Итальянское правительство наградило упомянутых партизан медалями за храбрость. Кроме того, выяснилось, что Пейпер по собственной воле освободил группу евреев из итальянского концентрационного лагеря — не из особой любви к евреям, а потому, что руководивший ими раввин оказался, как и сам Пейпер, берлинцем. [77]
Сегодня Йохену Пейперу под шестьдесят. Его седые волосы прилизаны в стиле 30-х годов. Вокруг глаз у бывшего полковника образовались тонкие морщинки, а шея его кажется слишком тонкой для воротника. Чтобы читать, он надевает очки. Но, несмотря ни на что, он столь же проворен и энергичен, как и тридцать лет назад, много жестикулирует и усыпает свою речь словечками из солдатского жаргона времен войны. «Я мог бы прыгнуть ему на лицо голой задницей», — говорит он, или, например, «его надо было кастрировать розочкой от бутылки».
— Знаете, какой «Тигр» у меня был в Ла-Глез? — рассказывает Пейпер. — Хотел бы я притащить эту чертову штуковину сюда, в Штутгарт, поставить ночью возле своей двери и посмотреть, какие у них наутро будут лица!
Но, несмотря на всю свою энергичность, во многих отношениях Йохен Пейпер предстает сломленным человеком.
— Я сижу на пороховой бочке. И Эллис, [78]и Кемпнер, и Визенталь — все пытались добраться до меня. И сейчас в любой момент может появиться еще кто-нибудь с какой-нибудь новой историей, и тогда эта пороховая бочка взорвется.
«Я стал фаталистом. На меня и на моих солдат навесили клеймо отбросов общества, и эту печать уже не отмыть. Нас изображают немецкими бандитами, подобными Аль Капоне, с двумя револьверами под мышками и автоматом в руках… Я ушел во внутреннюю эмиграцию. [79]Пусть так называемое правительство делает что хочет. Германия? Да не смешите меня. Мальмеди? Кто помнит это название и кому до него есть дело? Уже никто, никто не наведет порядок. За последние двадцать пять лет было произнесено слишком много лжи». [80]
В Арденнах сейчас мало что напоминает о той декабрьской неделе 1944 года. В Бюллингене, Бонье и Линьевиле стоит достаточно много памятников, но все они поставлены в честь погибших американцев. За этими памятниками заботливо ухаживают, к ним издалека приезжают делегации, чтобы почтить память молодых людей, которые пришли «нести освобождение» и поплатились за эту благую цель своей жизнью. Но никаких памятников 1-й танковой дивизии СС — «Лейбштандарту Адольф Гитлер» здесь, разумеется, нет.
Однако знающему глазу все же откроются сохранившиеся следы их лихорадочного кровавого броска сквозь хвойные леса Арденн четвертьвековой давности. В деревушке Пото, например, местные жители до сих пор показывают заинтересованным гостям глубокие борозды на ярко-зеленых полях, оставленные 72-тонными «Королевскими тиграми» Пейпера хмурым утром 18 декабря. Пастбище в Рехте сейчас называют «Хансеновым полем», хотя никто не помнит почему, кроме одного старика, который рассказал о том, что на нем похоронены 103 солдата полка панцергренадеров Хансена, убитые в ходе попыток форсировать Амблев и выручить окруженных в Ла-Глез товарищей.
Путь Пейпера к Маасу и сейчас можно проследить по приметам: вот ряд кратеров в полях под Лодомезом, где колонны Пейпера попали под бомбардировку самолетов 365-й эскадрильи; вот переломанные деревья на высотах вокруг Труа-Пон, скошенные артиллерийским огнем, которым был остановлен разведывательный батальон майора Книттеля, пытавшийся отбить мост в Ставло; вот залитые водой траншеи в лесах над Стумоном там, где была линия периметра американцев — если долго рыскать по лесу, можно найти гильзу от 75-миллиметровых снарядов с выдавленной на них датой «1944» или деревянную рукоять с куском ржавого металла на конце, рассыпающегося от прикосновения, который когда-то был немецкой гранатой на деревянной ручке…
Так, следуя за приметами, вы наконец оказываетесь на извилистой дороге, ведущей в маленькую мертвую деревню Ла-Глез. Здесь прямо на вас смотрит единственный доживший до наших времен танк из тех десятков, которые Пейпер уверенно бросил вперед утром 16 декабря. Это «Тигр», такой же грозный и зловещий, как и в тот день, когда он впервые скатился по длинному склону из Труа-Пон вниз, в зеленую долину.
77
Проявив в очередной раз свое специфическое чувство юмора, Пейпер заявил раввину, что благодарить за освобождение евреям следует одного высокопоставленного немецкого чиновника, который только что прибыл в ту местность, но уже успел приобрести репутацию отъявленного нациста. Пейпер рекомендовал раввину собрать своих единоверцев, явиться к дому нацистского чиновника и спеть ему в благодарность пару иудейских гимнов на идиш. Реакция чиновника осталась для нас неизвестной, но евреи хорошо запомнили Пейпера, о чем честно рассказали следствию.
78
В 1968 году Пейпер вдруг получил письмо от Эллиса, о котором уже давно ничего не слышал. Письмо начиналось словами «Уважаемый полковник Пейпер!», а дальше Эллис писал что-то о «старых временах», о каких-то «ребятах» и спрашивал, не хочет ли Пейпер получить обратно свои ордена, таинственным образом исчезнувшие в 1945 году. Пейпер ответил, что Эллис может делать что хочет. Несколько недель спустя Эллис ответил, что ему не удалось найти ордена.
Пейпер рассказал об этой переписке одной знакомой американке, историку. Та пообещала разобраться. По ее утверждению, награды Пейпера находились у Эллиса и тот собирался продать их на аукционе. Она позвонила Эллису и заявила, что если в течение 48 часов он не вернет ордена, то она обнародует тот факт, что в 1949 году он под присягой свидетельствовал подкомиссии сената, что понятия не имеет о местонахождении орденов и не брал их у Пейпера, как то утверждает подполковник Эверетт. В результате ордена были возвращены Пейперу, хотя тот при этом с грустным сарказмом отметил: «Кому они сейчас нужны? Моему сыну — точно нет…»
79
Об уходе во «внутреннюю эмиграцию» часто заявляли противники нацизма, не покинувшие Германию в период правления Гитлера.
80
Пейпер отбрасывает свой цинизм только тогда, когда говорит об Эверетте, которому столь многим обязан. Выйдя из тюрьмы, он какое-то время вел переписку с этим американским юристом, который пожертвовал карьерой и состоянием, чтобы спасти осужденных по «делу Мальмеди». Наконец, в начале шестидесятых, Пейпер получил от Эверетта письмо, где тот говорил, что собирается приехать и поговорить о каких-то вещах, которые не хочет доверять бумаге. Однако американец так и не приехал, а когда Пейпер написал в США еще одно письмо, миссис Эверетт ответила ему, что ее муж умер от «приступа» — как понял Пейпер, имелся в виду сердечный приступ.