Обвиняемые были сразу же взяты и уведены, а в это время собралась большая толпа стекшегося отовсюду народа. В месте под названием Уиканистр разожгли костры в семь раз, как говорит пророк, сильнее, нежели как их обыкновенно разжигали. Огонь поднялся до небес, в одном из костров находился крест. Так как все они должны были быть сожжены, то каждому обвиняемому был предоставлен выбор вступить в тот костер, который он пожелает. Те, кто придерживался православия, видя свое безвыходное положение, подошли к костру с крестом, чтобы принять истинно мученическую смерть. Нечестивцы же, придерживающиеся мерзкой ереси, обратились к другому костру. Когда они готовы были вместе броситься в костры, все присутствующие стали жалеть христиан, которые должны были сгореть, и выражали сильное недовольство императором, не зная о его намерении. Но приказ императора предупредил палачей и не дал им свершить своего дела. Получив, таким образом, надежные доказательства того, кто является истинным богомилом, император отпустил с многочисленными наставлениями ложно обвиненных христиан. Богомилов же он вновь заключил в тюрьму, причем нечестивого Василия отделил от остальных. Некоторых из них он сам ежедневно призывал к себе, поучал, увещевал отречься от мерзкой веры, других же он приказал ежедневно посещать наиболее достойным священникам и наставлять их в православной вере, увещевая отречься от богомильской ереси. Одни из еретиков исправились и были освобождены из-под стражи, другие в ереси окончили свою жизнь в тюрьмах, хотя и имели полный достаток в пище и одежде».
Ну, а нераскаянного Василия, разумеется, в конце концов, все-таки сожгли. Но идеи, как известно, не горят…
Битва обреченных
На юг Франции ту же самую ересь бродяги-проповедники занесли через византийские владения в Италии. В Лангедоке поддержку они вскоре обрели у весьма влиятельных сеньоров. Так что они отнюдь не были беззащитными жертвами «кровавого палача» де Монфора.
Более того, с вступлением в конфликт арагонского короля Педро II сами крестоносцы оказались на краю гибели. Педро объявил, что готов защитить законные права самых могущественных феодалов края, а по совместительству покровителей еретиков Раймонда VI графа Тулузского и Раймунда Роже графа де Фуа. В сентябре 1213 года король Арагона вступил в Лангедок и потребовал, чтобы Симон де Монфор «очистил помещение». Тот, разумеется, ответил отказом и тогда объединенные силы его противников перешли в наступление, отвоевывая один город за другим.
Когда они осадили Мюре, на выручку гарнизону поспешил сам предводитель крестоносцев. И настал момент истины.
Битва, состоявшаяся под стенами городка, абсолютно уникальна, а между тем известна совсем не столь широко, как того заслуживает. Что и немудрено. Ведь рассказ о ней разрушает устоявшиеся клише. «Палач» вдруг оказывается героем и военным гением.
У Монфора было около тысячи рыцарей и примерно шестьсот пехотинцев. Под командованием дона Педро и лангедокских феодалов было 2,5 тыс. рыцарей и по разным оценкам от 40 до 50 тыс. пеших воинов.
Казалось бы, соотношение сил было абсолютно беспрецедентным. Но воинов Креста это не остановило.
Вот как описывают битву «Хроники» Гильома де Пюилорана, Тулузского католического клирика:
«Король Арагонский стал готовиться к бою, хотя граф Тулузский, напротив, советовал остаться в лагере, чтобы осыпать стрелами и дротиками кавалерию осажденных, с тем, чтобы потом, ослабив их таким образом, вернее на них напасть и с большею легкостью изрубить или обратить в бегство, ибо они, за неимением съестных припасов, не могли оставаться в замке; но король не пожелал к нему прислушаться, приписав этот совет страху, и назвал графа трусом. И потому, выстроив свои войска в боевом порядке, он вступил в битву, и первый натиск был поручен графу де Фуа, за которым следовали каталонцы и множество солдат. С другой стороны, как мне известно от сеньора Раймонда, последнего графа Тулузского (который, в силу своей тогдашней неспособности сражаться из-за своего возраста, был препровожден верхом на коне, взятом под уздцы, на вершину холма, откуда мог наблюдать за сражением), выступил граф Симон со своими людьми, выстроенными в три отряда, согласно порядку и обычаю воинского искусства, как он его понимал, таким образом, что последние ряды, ускорив шаг, могли атаковать одновременно с первыми, и зная, наверное, что удар, нанесенный всеми вместе, приводит к победе; и они с первого же натиска так потеснили врага, что гнали его перед собой по равнине подобно тому, как ветер гонит пыль по земле, и бегущие старались как могли укрыться за последними рядами своего войска. Затем победители повернулись в ту сторону, где был король, чей стяг они различили, и устремились на него с такой яростью, что звон оружия и грохот битвы долетели по воздуху до места, где находился тот, от кого я услышал этот рассказ, так, как если бы лес рушился под ударами множества топоров. Там был убит король со множеством знатных арагонских сеньоров, которые полегли вокруг него. Остальные обратились в бегство, и многие во время этого были убиты. Сам граф Тулузский и граф де Фуа, равно как прочие, обязаны своим спасением лишь поспешному отступлению…»