– Правила? Секунданты?
– Да какие уж тут правила! – Скинув плащ, я обнажил Шпагу.
Коротко кивнув, он также аккуратным движением вытащил клинок и, переложив его в левую руку, подал сигнал:
– Начинаем! – и не сдвинулся с места.
Ну, ладно. Я пошел на сближение сам и очень неторопливо принялся обходить его справа, со стороны моря. Гроссмейстер по-прежнему стоял неподвижно, и лишь острие его Шпаги плавно следовало вслед за мной, но такое спокойствие было обманчивым – за внешней расслабленностью скрывалась исключительная собранность и готовность к молниеносным действиям. Чувствуя это, я решил не искушать Судьбу и, не доходя двух метров, остановился практически спиной к океану.
Глядя на направленное мне в грудь синеватое острие клинка, я впервые задумался о тактике предстоящего боя. Осторожность подсказывала, что лучше бы мне сосредоточиться на защите, но так как оборона никогда не была моей сильной стороной, я предпочел не изменять привычкам и наступать самому. С этой целью я быстро перебрал в памяти излюбленные уловки и финты и, предполагая, что бой окажется продолжительным, оставил лучшие на потом, а начать решил с парочки попроще.
Выдвинув Шпагу, я двинулся вперед, изображая начало атаки в корпус, но… Но все мои предположения и домыслы были попросту смехотворны, ибо я изначально попал не на свой уровень.
Гроссмейстер сделал все чрезвычайно просто. Поймав крохотную паузу в моем движении, он вдруг бросился вперед в длинном стелющемся выпаде, устремленном мне в голову. Реагируя, я выбросил клинок вверх, но, с непостижимой скоростью изменив направление, его Шпага проскочила под моей. Отчаянным усилием я дернул руку вниз, одновременно пытаясь развернуться боком. Каким-то чудом мне удалось отбить клинок вниз, но не успел я и чуть перевести дух, как кулак его правой руки вошел в соприкосновение с моей челюстью.
От удивительной для такого щуплого телосложения силы удара я почти отключился, пролетел пару метров и, рухнув на снег, заскользил назад, остановленный лишь барьером, ограждавшим площадку. Сквозь фиолетовые круги в глазах, я видел, что противник, не теряя ни мгновения, мчится следом, уже занося руку…
К счастью, я даже не успел испугаться. И не понял сразу, что произошло. Вместо того чтобы замедлить бег непосредственно перед ударом, Гроссмейстер вдруг как-то странно споткнулся, на большой скорости врезался в барьер и… по инерции через него перелетел!
Быстро повернув голову, я враз очистившимся взором успел увидеть его тело, без единого звука проваливающееся во тьму. Увидеть и все понять. В спине Гроссмейстера, как раз под левой лопаткой, торчала рукоять кинжала!
Кинжала, вылетевшего из руки Клинта. И теперь, чуть отойдя от стены, он вытаскивал из-за пояса второй. Который ему не понадобился – быстрое движение и угрожающий взмах руки Яромира были прерваны изысканным выпадом Илайджа. Его шпага легким струящимся движением вошла в левый бок друга Гроссмейстера, едва не пронзив его насквозь.
Несколько красных капель упало на снег, и, тихо охнув, Яромир осел на колени. Его пухлое лицо исказила гримаса боли и горя, и очень медленно он, уже бездыханный, завалился набок…
Все замерло, оцепенение пало на залитый светом балкон, а я искал глазами последнего оставшегося в живых соратника Гроссмейстера. И нашел его стоящим с распахнутыми в ужасе глазами между Вотаном и Юлианом. Именно в этот момент Александр будто очнулся. Даже не пытаясь схватиться за оружие, он скрестил руки на груди, вышел на центр площадки и обвел взглядом моих друзей.
– Вы… Вы – бесчестные Люди! Это же была дуэль! – Упрек был справедлив, но ни на одном лице Александр не увидел раскаяния. Горе и ужас, может быть, но не раскаяние.
– Да что же это?! – его голос задрожал. – Так не может быть…
Дернувшись вперед, он схватил за отвороты куртки Вотана.
– Но вы-то почему молчите?! Вы – олицетворение воинской доблести! Вы потерпите такую низость?!
Тяжелые черты лица великого воина застыли. Он ответил, почти не разжимая губ:
– Я поступил бы также. Если бы успел…
Отпустив его, Александр отодвинулся на шаг и неожиданно рассмеялся.
– Безумцы! Подлецы! Я проклинаю вас!
Резко развернувшись, Александр разбежался и бросился вслед за своим дядей в воды океана…
Все еще сжимая в руке окровавленную шпагу, Илайдж рванулся на перехват, но не успел… И надолго застыл, перегнувшись через парапет.
Когда же мой друг обернулся, губы его улыбались, но в глазах горело безумие. Ткнув шпагой вниз, он процедил:
– Что мне всегда в них претило, так это любовь к красивым жестам!
Не лучшая, конечно, эпитафия, но другой ни у кого не нашлось.
Глава 7
Плотно завернувшись в подбитый мехом плащ, едва спасавший от бушевавшей вокруг вьюги, я стоял на стене над воротами в Черный город и разглядывал чуть виднеющиеся за стеной снега цепочки огней костров… Не то чтобы это было очень интересное или приятное занятие, просто по окончании военного совета я пришел сюда, чтобы спокойно подумать в одиночестве. Времени в запасе у меня больше не оставалось – только часть этого вечера и ночь до завтрашнего утра. В глубине души я сознавал, что это уже жест отчаяния – не придумав ничего за две недели, едва ли можно рассчитывать на гениальное озарение в последний вечер.
Да, с момента трагедии в Форпосте прошло уже две недели. Это был предел, на который нам удалось оттянуть концовку. И не могу сказать, что эти четырнадцать дней были проведены в бесплодных спорах. Напротив, они были полны всевозможных мероприятий. Только список неудач оказался куда длиннее и весомее, чем коротенький реестр достижений. Но обо всем по порядку…
…В тот же вечер, после гибели Гроссмейстера и его товарищей, все мы покинули Форпост. В этом не было особой необходимости, но находиться там дольше никто уже не мог. Перед этим, правда, состоялись похороны Эрсина и Яромира, но их даже вспоминать тяжело. О последнем я действительно скорбел. Если двое его соратников погибли из-за излишнего самолюбия, ненависти, глупости и не знаю уж чего, то он – из-за преданности дружбе. А это ужасно… Ладно, хватит: судить мертвых – последнее дело!
Итак, главный штаб был перенесен в Местальгор, в просторный дворец Джарэта. На новом месте мы словно уговорились не вспоминать старое и со следующего утра принялись за работу.
Моей главной целью и практически единственной надеждой по-прежнему был космодром, однако оказаться там быстро возможности больше не было. Поэтому было сделано то единственное, что оставалось, а именно: Илайдж и Клинт отправились туда из Пантидея через пустыню. Замечу, что они оба, хоть и на разный лад, особенно тяжело переживали случившееся, и я даже боялся отпускать их. Но напрасно – они держались превосходно и продвигались к цели с максимально возможной скоростью.
Вотан и Джейн продолжили организацию отряда бессмертных, остальные под началом Марции занялись непосредственной подготовкой к обороне, а я для начала провел еще одну продолжительную беседу с Джарэтом.
Я поделился с ним всеми своими последними догадками, и большинство из них не стали для него откровением. Как выяснилось, еще перед моей поездкой на космодром Эрсин изложил ему свою гипотезу, и Джарэт очень даже обрадовался, что мне не потребовался его пересказ. Сам он был целиком согласен с покойным историком, а раз так, мы решили – с прекрасной наивностью! – взять, да и уничтожить Шпагу.
Черта с два! В воде не тонет и в огне не горит – это еще слабо сказано. Мы перепробовали все: силовое воздействие, температурное, абразивное, Джарэт даже плазмой в нее покидался. Ничего. Мы ее даже не поцарапали, а любую энергию она поглощала прямо-таки с завидным аппетитом. В конечном итоге Король Местальгора вынес вердикт, что взять ее, видимо, может только антиматерия. Я, правда, не знал, что это такое, а он, где ее взять…
И все же с моей подачи мы предприняли еще одну попытку. Я рассудил так, что, вероятно, Шпага может быть уничтожена там, где была создана, и очень подходящим местом для подобного мероприятия мне виделся Алмазный Мир. Поначалу Джарэт, естественно, наотрез отказался туда соваться, но я его уговорил, и мы отправились в пещеры г'нола. Однако там нас подстерегала очередная неудача – дверь в Алмазный Мир оказалась закрыта, причем, по мнению Джарэта, навсегда. Во всяком случае никаких эманации энергии он там больше не чувствовал, и знаменитый каньон превратился в обычную угрюмую расщелину, окруженную скалами.