С другой стороны идет весьма сложный и часто непредсказуемый процесс имеющий своей причиной различную степень приспосабливаемости звеньев системы. А разная скорость приспосабливания как раз и вносит дополнительный элемент хаоса, т. е. работает на рост энтропии. Формируются новые и новые элементы системы ведущие себя совершенно несогласованно и слабо зависимо друг от друга. Пригожин называл из «сомнабулами», имея в виду, что они как бы не замечают взаимного присутствия. Более того, как мы уже говорили, он показал, что их активность всегда обращена внутрь системы и каждая из них может стать аттрактором, т. е. элементом будущего порядка. Вот вам и феномен арийского «культурного героизма» выданный чисто на физическом и системологическом уровне. Вот вам и Прометей, и ницшеанский Заратустра. С этими выкладками пересекается такое понятие как «пассионарность», а оно тоже носит статистический характер. По Гумилеву в определенный (но так и не обозначенный) момент времени возникает критическая масса пассионариев дающих т. н. «пассионарный толчок», в результате которого государство или народ переходит к некоему новому состоянию. Но всё-таки «сомнамбулы» и «пассионарии» — не одно и то же. Пассионарию, по-большому счету, без разницы, где и в чем реализоваться, «сомнамбула» обязана стать элементом вокруг которой будет формироваться порядок, в противном случае она просто исчезнет. Да, герои (мессии, вожди, фюреры) приходят в кризисные моменты и первоначально всегда вносят в систему постоянно стремящуюся к максимальной стабильности, элементы хаоса. Первоначально. Но позже, став аттракторами, они переупорядочивают систему под себя. Возьмите любую революцию, хотя бы октябрьскую 1917 года. Помните как Ленин обозначил признаки революционной ситуации — «верхи не могут, низы не хотят». В переводе на «наш язык» это значит, что верхи не могут управлять, а усложнение структуры низов не позволяет этим низам подчиняться верхам. Это тоже следствие RVL. Сначала царь, а затем и временное правительство, оказались неспособными управлять Россией именно вследствие того, что их управляющие системы никак не могли реагировать на разнообразные возмущающие воздействия низов. Потом пришли большевики. Они знали страну и психологию её основных народов гораздо лучше, я бы даже сказал, качественно лучше чем царствующие обрусевшие кланы немецких дегенератов и их погрязшие в роскоши и коррупции вельможи. Но знаний психологии здесь явно недостаточно. Как этим странным людям, десятилетиями гнившим по тюрьмам и жившим в эмиграции удалось взять под контроль столь огромное и сложное государство? Нет, они безусловно не были знакомы с кибернетическими законами и теоремами, но действовали по-своему правильно, во всяком случае за рамки фундаментальных законов не выходили и не пытались выйти. Фундаментальность как раз и есть невозможность нарушить что-либо. Говорят что, мол, большевики сделали ставку на террор и тоталитарные методы контроля. Это так. Но это — всего лишь следствие закона необходимого разнообразия: если вы хотите добиться восстановления устойчивости управления, то вы можете действовать только двумя способами: либо повышать степень разнообразия субъекта управления, либо—снижать степень разнообразия управляемого объекта. Никаких альтернативных путей нет. Разумеется, второй способ при нестабильной ситуации представляется более энергетически выгодным, именно поэтому революционеры и вообще любые захватчики власти начинали именно с него. Кого первого убирали? Тех кто управляет и тех кто контролирует: полицейских, военных, госслужащих, культовых служителей и т. п., т. е. тех, кто был «более сложнее», а следовательно мог стать источником повышения внутренней энтропии для нового режима. А то, что управлять хаосом труднее, нежели управлять порядком — очевидно. Закончился коммунистический эксперимент тоже соответственно: верхушка оказалась проще, чем нужно было для контроля над страной. О ее высочайшем интеллектуальном уровне можно судить только по тому факту, что самым умным человеком в Политбюро был, по общему мнению «членов», Михаил Горбачев. Ушлые аборигены заправляющие союзными республиками и инородцы действующие в самой Москве, выглядели куда более динамичными и практически мгновенно реагировали на любой «выбрык» союзного центра, причем реагировали так, что центр даже не знал что отвечать. Это — верная гарантия поражения. А финалом «совка» стал тот самый «паралич власти», когда власть уже ничего не могла, когда ей уже просто демонстративно не подчинялись и когда ей перестала руководить патологическая жажда власти, что есть верный признак конца системы.