Как мы уже говорили, система это все мы плюс все наши связи и если система нас не устраивает, более того, становится опасной для нашего существования, резонно попытаться заглянуть как внутрь себя, так и в те связи, которыми мы привязаны к внешнему миру. С одной стороны каждый новый день дает очередной повод для оптимизма, достаточно просто читать новости науки и техники, с другой, видишь, что будущее белой расы выглядит все менее и менее гарантированным. Но дело не в прогрессе. Почему деградировал античный мир? Ведь он выделялся отнюдь не технической стороной. И с экологией там все было в порядке, и народ без войн не скучал. Белые тогда «выскочили» в средневековье каким-то чудом, этим чудом можно было бы объявить введение христианства, внесшее в окончательно разупорядоченный античный мир элементы восточной организации. Она надолго тормозила всякий интеллектуальный рост, но тогда он был не самым важным фактором, главное было просто выжить. Для начала.
Про античные ценности, ну или про то, что считалось таковыми, вспомнили в массовом порядке когда начало валиться само христианство — в эпоху Возрождения. Это очень важный факт, он показывал, что дохристианская фаза развития белого человека являлась совсем не пустым временем и само принятие христианства отнюдь не было предопределено. Только теперь, время с IV по XIV век выглядело каким-то потерянным. Стоило ли возводить христианский парадиз на земле, чтоб через тысячу лет начать копировать античность?.[22] А ведь в свое время казалось, что принятие религии Христа, причем на уровне всей расы, означает принципиальную невозможность возврата к прошлому. Но к прошлому вернулись, для начала соединив античность с христианством. Это был конец, пусть и не столь близкий.[23] Он не подразумевал номинального возврата к античности, такая возможность была принципиально исключена, но он гарантировал обесценивание всех христианских ценностей в будущем. В этом и был смысл прогресса. Если вы идете вперед — идите вперед. Если вы христианин, будьте им до конца, а не пытайтесь сделать свою связь с Христом более удобной и эстетически выраженной. Мезальянс христианства с античностью напоминал 70-80-е годы в СССР, когда еврейские шансонье, чьи дедушки-бабушки делали революцию, «вдруг» с надрывно-ностальгическим пафосом запели про «белое дело», «господ офицеров», «гусарскую рулетку» и прочих «поручиков голицыных» и «корнетов оболенских». Было ясно: идеология переживает «кризис жанра» и больше не может заниматься «вариациями на тему». Впрочем, созданный ими первичный ореол «святости и благородства» вокруг монархии через несколько лет сильно пригодился. Архитекторам «новой демократической России». Для идеологии это было смертельно, но жизнь правящего клана продевалась.[24] Так же и произошло с христианством. Оно отступало, но по чуть-чуть, где-то в глубине душ своего умственного слоя тая надежду повернуть все обратно.
22
Историк Ф.Ф. Зелинский считал, что у каждого арийца есть по меньшей мере две родины: одна — это страна, в которой мы родились, другая — античность. Итальянские гуманисты, возрождавшие римскую античность, опирались на свою национальную и языческую традицию, сумев придать ей общеевропейское значение. Оставаясь частью христианского мира, они сумели приземлить и очеловечить его.
23
Гёте в "Римских элегиях" рассказал, какое впечатление на него произвело итальянское небо. Таково было действие классической литературы на ученых XVI столетия. "В сторону пошлые споры схоластические! — воскликнул средневековый человек. — Дайте упиться одами Горация, дайте подышать под этим светлым лазоревым небом, насмотреться на роскошные деревья, под тенью которых и кубки с соком виноградных гроздей дозволены, и страстные объятия любви перестают быть преступлением!"
24
Помните, как традиционно изображался белый офицер в советских фильмах эпохи Сталина-Хрущева? Такое себе ухмыляющееся рыло с маленькими усиками, выпускающее сигаретный дым через нос или кольцами. Но в 70-е годы картина резко меняется. Картавые комиссары с маузерами и «в пыльных шлемах» уже никакого пиетета не вызывали, в свою очередь, белому движению придается романтический ореол героической обреченности, а сам белый офицер приобретает законченный салонно-гламурный вид. Он цитирует классиков, пишет стихи, пьет шампанское, знает много языков, объясняется в любви бабам, у него правильные черты лица, он музицирует, он разбирается в истории и опере.