«У меня всегда было чувство, — говорил Мони, — что не вернусь после этой истории. Откуда оно? Потому что я себя знаю. Вечно оказываюсь в самом жарком местечке. Я считал, война будет долгая: не погибну в первый день, убьют на четвертый… или на четвертый месяц… Ребята тогда толковали о войне в 72 часа, а я про себя думал: вашими бы устами да мед нить…».
Снаряды продолжали рваться под аккомпанемент знакомого гула. Ури, о котором его товарищи отзываются, как о странном парне, вслушивался в этот глухой, однотонный гул и продолжал читать книгу, толкующую о преимуществах самосозерцания и нирваны.
На некотором расстоянии от него сидел Узи Бен-Рони. Он присоединился к разведчикам, невзирая на больное сердце и общее недомогание, из-за чего в свое время был признан негодным к службе в армии. Фактически в разведку он попал таким же образом, как и Арик, так как место его было среди «старичков». Как разведчик, он прекрасно понимал, что несмотря на физическое состояние, придется воевать и тяжело воевать. Тем не менее беспокоился он не о себе, а о родителях — в основном, об отце, тоже сердечнике, ветеране нескольких войн. Он боялся, что отец с его сердцем не перенесет еще одной войны. Теперь ему почему-то вспомнился разговор с приятелем Хаимом Гури, который он вел несколько дней назад. Тогда речь зашла о применении газов на войне и о том. что станется с родителями, женщинами и детьми, если арабы не остановятся перед использованием этого ужасного оружия.
Узи решил добраться до телефонного аппарата и позвонить отцу, чтоб хотя бы поговорить с ним.
Отец слушал голос сына, а сам не мог выговорить ни слова. Его душили рыдания.
Узи поспешил позвонить сестре (оба его брата, парашютисты, служили в армши), чтобы она забрала родителей к себе. Сестра, которая еще не успела осознать всей серьезности положения, ответила: «Я работаю и пойти не могу». Узи понимал, что волнение отца может закончиться трагически, и заявил сестре совершенно недвусмысленно, что если она тотчас не пойдет к родителям, он ее больше знать не хочет. «Сестре крепко повезло, — вспоминает Узи. — Она пошла, и это спасло ее от смерти. Пока она сидела у родителей, в ее дом угодил снаряд».
Никакого приказа об атаке не поступало, а посему разведчики, разбившись на группки, занялись дискуссиями и предположениями, мыслимыми и немыслимыми. Предчувствие беды витало в воздухе. «Министр обороны говорил по радио о маленьком, но мужественном народе, — вспоминает Мони. — Минорные слова, они и были восприняты минорно. В воздухе разлилась какая-то гнетущая тяжесть». Узи, услыхавший по радио о самолетах, якобы налетавших на кибуц Гезер, пытался представить себе, что произойдет, если четыре египетских бомбардировщика доберутся до самого Тель-Авива. Он старался отделаться от картины, которую себе нарисовал.
Командир Иоси, не спавший всю предыдущую ночь, решил воспользоваться короткой паузой и вздремнуть. А с улицы продолжал доноситься гул разрывов.
Внезапно на место сбора разведчиков принесли одну из первых жертв обстрела — паренька, которому осколок снаряда распорол живот. Он был почти без сознания, хрипел и стонал.
Когда фельдшер разрезал одежду, пропитанную чернеющей кровью, открылось жуткое зрелище: разорванная брюшная полость, обнаженный кишечник. Вокруг — дыры, оставленные глубоко вонзившимися в тело осколками. Грудь несчастного судорожно вздымалась, ловя воздух. Мальчик, до сих пор переносивший мучения со сдержанными стонами, начал рыдать и дергаться всем телом. Рыдания вылились в протяжный вой, закончившийся воплями: «мамочка, мамочка, мамочка».
Одйн из разведчиков, глядевший на эту борьбу со смертными муками, отвернулся. Было невыносимо видеть растерзанную плоть, слышать хрип и стоны. Они утихли после инъекций морфия, притупивших боль. Надо было немедля звонить в «Маген-Давид Адом», вызывать машину. Тем временем принесли второго раненого, за ним третьего, четвертого. Вестовой коман-дира разведки Зерах смотрел на искалеченные тела и думал, что впервые в жизни он видит воочию, что такое война. «Дело готовится серьезное», — прошептал он. В любую минуту следовало ждать бомбардировки с воздуха.
Вскоре после поступления первых раненых до разведчиков дошло известие, что Резиденция Верховного комиссара захвачена легионом. «Это уж слишком, — сказал Мони. — Хотят обстреливать? Пожалуйста. Но чтобы вошли ко мне в дом — это уж слишком».