— Ты сделаешь это, ярл, — пробормотал он, проваливаясь в забытие. — И не думай, что я буду держать обиду на тебя за все это. Я щедрая душа, так что можешь достойно меня наградить, когда вернемся домой.
В жилище Грейлока царил полумрак. Никто из ярлов не устраивал себе роскошных личных покоев, все обставляли лежбища примерно одинаково: голые каменные стены, оружие, взятое из прошлых походов, подаренные волчьими жрецами обереги, жесткая кровать, застеленная грубо выделанными шкурами. У Грейлока имущества было и того меньше. Единственным предметом, отмечавшим его территорию, был старый топор Френгир, висевший над точильным камнем, словно амулет.
Волчий лорд сидел на невысоком трехногом деревянном стуле, таком же, на каких во время племенных советов сидели люди льда. Он был сколочен для смертных, и потому даже без брони сидящий на нем Грейлок смотрелся странновато.
Он сидел с закрытыми глазами и спокойным лицом. Звуки нынешнего Этта: грохот, крики, шум машин — казались тихими и далекими. Костер в углу комнаты превратился в золотистые угли. Смертный мало что смог бы разглядеть в этом полумраке, зато сразу ощутил бы пронизывающий холод. Экстремальные условия были свидетельством величия Адептус Астартес, даже если об этом не говорила мебелировка жилища.
Грейлок обдумывал все возможности, паря, словно гиръястреб в чистом небе. Он чувствовал громадную волну ненависти, приближавшуюся к цитадели, давившую на скалы, зарывавшуюся к корням, чтобы уничтожить жизнь внутри горы. Другой воин мог бы устрашиться. Даже более опытный ярл ощутил бы разочарование, что время его командования оказалось столь жестоким и коротким.
Грейлок не ощущал ничего подобного. Его нрав был сбалансирован, внутренний Волк спокоен. Для его собратьев было бы крайне необычно пребывать в таком состоянии накануне решающей битвы. Он знал: другие Волки порой чувствовали, что он словно бы потерял нечто важное и стал слишком походить на смертных.
Ярл понимал, почему они так думают. Грейлок был таким же генетическим сыном Русса, как и все остальные, но выработал качество, которого они частенько бывали лишены, при всем своем бахвальстве и внешней убежденности.
Им не хватало уверенности.
Он же никогда не колебался, с тех самых пор, как прижились первые имплантаты. Ни тогда, когда учился владеть новым, могучим телом, дарованным ему Хеликс. Ни когда поднимался вверх, становясь Охотником, затем гвардейцем и, наконец, лордом. На каждой стадии он точно знал, какова была его судьба.
В другой душе подобная уверенность могла бы пробудить высокомерие. Но Грейлок никогда не отличался им, даже не понимал его пользы. Для него путь был частью вселенной, столь же священный, как баланс между охотником и добычей, причиной и следствием.
На каждой ступени я выбирал ту тропу, что должен был избрать. Каждый знак вюрда тогда оказывался правдой. Сейчас ничего не изменилось. Руны руководят мною, и они никогда не лгут.
Над дверью моргнул красный свет. Грейлок мгновенно открыл глаза. Его зрачки были расширены, словно все это время он охотился, но очень быстро сузились, вернувшись к обычному размеру.
— Входите, — спокойно промолвил он.
Железные двери мягко скользнули в сторону, и на пороге показалась согбенная фигура. Клинок Вирма, как всегда, был в броне, которая артритно жужжала при ходьбе. За его спиной двери закрылись, отгораживая двух Волков от всего остального мира.
Грейлок не поднялся. Сидя он казался не таким огромным. В отличие от большинства боевых братьев, он мог контролировать ауру запугивания. Такие воины, как Россек, всегда казались угрожающими. Грейлок же устрашал лишь тогда, когда это было необходимо.
— Прошу прощения, лорд, — промолвил Клинок Вирма, окидывая взглядом угли, топор и простые одежды на ярле. — Я могу зайти в другой раз.
Грейлок пренебрежительно махнул рукой.
— Ты можешь приходить и уходить когда пожелаешь, — ответил он. — Или волчьи жрецы отказались от этого права?
— Еще нет, — признал Клинок Вирма. — И едва ли откажутся.
Жрец не стал садиться. Его вес в броне сломал бы такой стул, как у Грейлока, а других в комнате не было.
— Ты долго пребывал в уединении, — промолвил он, прислоняясь к каменной стене.
— Многое нужно обдумать, — отозвался Грейлок. — Многое спланировать.