Так, по крайней мере, рассудил узнавший о здешних делах Великий Князь, что и позволило Алёше убраться из ненавистной столицы. И всё бы хорошо, только на выезде из Великограда китежанина догнало второе дело, от которого было не отвертеться. Оставалось ловить сразу двух зайцев, мимоходом слушая валуновы бредни. Жалкие потуги застращать Охотника не столько злили, сколько забавляли, а камень старался, расписывал напасти и ужасы, стерегущие на заурядных проселках.
– …А коли отважишься налево пойти, знай, что ничего не найдешь. Что там было, то и сплыло, ни села, ни погоста не осталось, одни болота, а в них не ягод горсти, а беды да горести… и там тоже заплутаешь, только кости твои звери разнесут да птицы растащат…
Валун замолчал в некоторой нерешительности, видимо силясь определить, произвели ли его пророчества впечатление, и если произвели, то какое.
– Ясно, – еще раз зевнул Алёша. – Эх, булыжник, стращаешь ты, а не страшно. И толку с тебя – как с козла молока. Ладно, бедак с тобой, спи дальше…
– А я не хочу, – почти всхлипнул камень и зачастил, спеша выговориться. – Плохое снится, а если хорошее, еще хуже! Дороги эти дурные и скучные. Люди не ездят, не ходят, а если ходят, так я всё просыпаю. Очнусь, а они ушли уже, и хоть бы заговорил кто! Ты за сколько лет первый. Ну и что, что злой да глупый, зато слушаешь! Чародея, чтобы в другое место перенес, мне не дождаться, так и буду здесь маяться, пока во сыру землю не уйду. А хуже всего знать про других, а про себя не помнить, а ведь было оно, свое-то… Эх… Да что уж там! Год за годом одно и то же. Зимой сугробы давят, летом проклятый плющ подняться не дает – никакой радости, лишь тоска да печаль.
Буланый всхрапнул, и Алёша потрепал расчувствовавшегося приятеля по гриве. Да, он тоже сочувствовал несчастному булыжнику, но такова уж их доля. Впрочем…
Охотник неторопливо вытащил из переметной сумы суконные рукавицы, надел, спешился и подошел к словно бы насупившемуся страдальцу.
– Чего это ты? – забеспокоился валун. – Что задумал? А…
В ответ китежанин вытащил нож и живо пообрубал стебли зловредного плюща, после чего одним махом сорвал плотный ковер из жгучих листьев, освобождая и не помышлявший о таком подарке камень.
Тот полыхнул падучей, сулящей счастье звездой и взлетел. Невысоко, на локоть – надо думать, отвык, ничего, теперь оживет! Он и ожил. Вновь сверкнул, на сей раз маково-алым и выдохнул. Выдох этот был долгий и сладкий, как у счастливого человека. Человека… Наставник как-то обмолвился о том, откуда на Руси взялись говорящие дорожные камни… хотя, может, оно всё и выдумки, ведь толком о тех временах никто ничего не знает.
Досадуя на собственное мягкосердечие и досужие, не подобающие Охотнику мысли, Алёша живо сунул нож за пояс, снял рукавицы и буркнул:
– Ты по кругу-то оборачивайся почаще, а то опять обрастешь.
Запрыгнуть в седло было куда проще, чем решить, куда всё же ехать. По уму выходило направо, к холму, но пророчества о левой дороге звучали достаточно зловеще, чтобы искать рогатое чудище именно там.
Алёша тронул ногой коня.
– Поехали, Буланко, – велел он, и жеребец сам повернул налево. – Прощай, морда каменная, увечных ящериц не приваживай только. Не к добру оно.
– Погоди, богатырь! – почти завопил освобожденный. – Ты куда путь держишь-то?
Алёша натянул поводья и с удивлением воззрился на разволновавшийся булыжник, что привольно вращался над землей. Прежде дорожные камни так складно с ним не разговаривали.
– Мне надо в Закурганье. После Мысь-реки съехал с большака, думал, срежу по тропке, да заплутал малость.
– Правой дорогой езжай, – уверенно сказал валун. – Деревня та неблизко, ну да ты верховой, к вечеру на месте будешь. Главное, не сворачивай никуда, а как доберешься до пустыря – увидишь старый колодец – от него тебе налево. Через версту-другую поля пойдут, – а там, глядишь, и Закурганье твое.
– Что ж, спасибо тебе, бел-горюч камушек. Услужил так услужил!
Буланый тоже как мог поблагодарил: ногой топнул и, махнув черной гривой, как знаменем, свернул на указанную дорогу.
– Тебе спасибо, добрый молодец, – донес ветер. – Здрав будь, беды не знай…
В ответ раздалось очередное фырканье, впрочем, довольно-таки равнодушное.
Богатырские кони не просто понимают хозяев, они их чуют, а Буланко с Алёшей и вовсе были два сапога пара. Оба надурили по молодой запальчивой глупости, оба потом полной мерой хлебнули лиха, обоих занесло в Китеж. Своенравному вспыльчивому Охотнику определили другого жеребца, осторожного да опытного, а Буланко отдали, смешно сказать, архивариусу, что в седло спасибо если раз в год заберется… только судьба по-своему рассудила, и хорошо.