Пауза.
— А я думал, что теперь вы настроились более дружелюбно к вашему свекру.
— Я сама на это надеялась, но ему нужны только его права, а не дружелюбие. Я была бы довольна, если бы он ограничился тем, чтобы оплатить образование Тимоти. Я уверена, что так и было задумано.
— А его сын — ваш муж?
В голосе Филиппа чувствовался какой-то скрытый холодок, и у Кэтрин появилось странное чувство, что она должна быть осторожной; ей нельзя забывать, что этот человек все-таки на стороне Леона. Поэтому она ответила ему легким тоном:
— Видите ли, у нас никогда не было много денег, но Юарту очень хотелось, чтобы Тимоти получил такое же образование, как и он. Я думала, что мы накопим денег, может быть, оформим страховку, но… ну, до этого дело не дошло, а Юарт вернулся назад к гонкам. И без моего ведома составил завещание. У него нечего было оставлять, кроме… кроме Тимоти.
Они оба молчали, а машина с крутой дороги въехала на узкую главную улицу старого города. Магазины, как решила Кэтрин, едва ли изменились за сто последних лет. Они были переделаны из жилых помещений, некоторые заново покрашены, но большинство из них были темными и неудобными, зато очень характерными для старинного исторического фона Понтрие. Асфальт совершенно не смотрелся рядом с булыжными мостовыми и старыми лавочками, где пекари и аптекари, сапожники в фартуках и продавцы газет добродушно ждали покупателей с сигаретой во рту или чашкой кофе в руках. Редкий ручеек женщин с сетчатыми сумками, уже сделавших утренние покупки, иссякал. Гостиница представляла собой бистро в полуподвале, над которым было несколько окон с закрытыми ставнями. Зато через несколько дверей от нее пансион был обозначен рядом горшков с пальмами, ведущим к навощенным входным дверям. Очаровательный старый пестрый городок, который не особенно старался привлечь автотуристов. Сейчас он, казалось, еще не проснулся после дневного сна.
— А ваш брак, — послышался голос Филиппа, — он был счастливым?
Она смотрела в боковое окно:
— Да.
— Мне трудно понять, каким образом вы уживались друг с другом. Вы — и человек такого типа, который не мог успокоиться, пока не начал ставить жизнь на карту. Я знаю, что он ради вас бросал спорт; но ведь все равно характер оставался прежним, его нельзя было изменить.
— Мы поженились, потому что… были влюблены.
— Разумеется, — коротко бросил он. — Но всегда ли этого было достаточно?
— Всегда.
— Вы уверены? Ведь когда-нибудь, как сказал Леон, вы опять выйдете замуж, и я готов на пари спорить, что ваш избранник ни в чем не будет походить на Юарта Верендера.
— Вы извините меня, но мне бы не хотелось говорить об этом.
— Значит, горе еще не прошло… Прошу прощения.
У него был резковатый тон, и она подумала, что лучше ей промолчать и ничего не говорить. Но была одна вещь, о которой ей хотелось спросить его, и после того как он повернул налево, в узкую улочку, поднимающуюся к более широкому проезду, она сказала:
— Когда сегодня за завтраком вы заступились за меня, вы сказали Леону, что я — почти взрослая. Почему же «почти»?
Он мельком взглянул на нее с чуть насмешливой сдержанной улыбкой:
— Женщина становится взрослой, зрелой, когда она испытает все. Вы перенесли немало с тех пор, как вам было двадцать, но вы ведь не испытали всего?
— О… — Щеки ее порозовели, но она спросила — сдержанно: — Чего же у меня не было?
— Как у женщины? — он пожал плечами. — Вы думаете, что я достаточно хорошо знаю вас, чтобы дать на это ответ?
— Но видимо, вы уже достаточно знаете меня, чтобы сомневаться в моей зрелости.
— Ах так? — он приподнял густую длинную бровь. — Право, не хотел вас рассердить. Может быть, я зря сужу о вас лишь по тому, что мне известно. Вы вышли замуж рано — за мужчину, лишенного настоящей глубины. Человек неглубокий не может проникнуть глубоко в жизнь близкого человека; поэтому вы не знаете — не можете знать — многих сторон любви. Каждый из нас любит, как позволяет ему собственный характер — не больше и не меньше.
— А вы, мсье, — сказала она тихо, хотя у нее в горле было странное ощущение, — вы поставили себе за правило не любить вообще?
— Да. — Голос звучал спокойно и скорее бодро. — Любовь — это та неудобная роскошь, без которой я до сих пор могу обходиться.
— Это значит, что у вас нет намерений жениться — никогда?
— Не значит.
И здесь, к досаде Кэтрин, пришлось прервать разговор. Они ехали по дороге, на одной стороне которой чередовались виллы, а с другой был утес, весь заросший цветущими кустами. Филипп въехал за ограду, круто повернул по изогнутой дороге, покрытой гравием, и остановился перед длинным красивым домом.