— Я собралась поплавать, — возразила она. — Мне не хочется, чтобы вы меня ждали.
— С удовольствием подожду. — Он протянул ей руку и помог встать на ноги. — Конечно, если вы решительно не настроены купаться в одиночестве.
Она почувствовала, как он накинул ей на плечи пляжный жакет, и почему-то была раздосадована. Она пошла рядом с ним; веревочные подошвы ее сандалий шелестели по короткой травке.
— Нет, почему же. А как ваша сестра?
— Все хорошо. Мы оба жалели, что вы не приехали к нам на обед в ту субботу. Ваша отговорка… — он очень отчетливо выговаривал слова, — она была, как говорят у вас в Англии, шита белыми нитками.
Она глядела на свои сандалии:
— У меня действительно был утомительный день, и я действительно очень рано легла. В любом случае я бы там мешала. Я не принадлежу к богеме.
— Я тоже, — проговорил он также размеренно. — Впрочем, все это в прошлом. Я обещал Леону, что познакомлю вас с молодыми людьми из Понтрие, и так как вы в тот день не пришли к нам на обед, может быть, сегодня вы придете к чаю?
Она чуть не остановилась:
— Вы выполняете для Леона еще какие-нибудь поручения такого сорта? Вы думаете, что…
— Успокойтесь, пожалуйста. — Его глаза на мгновение сердито вспыхнули, но голос оставался отчетливым. — Давайте на минуту будем откровенны друг с другом и потом оставим эту тему. По поручению Леона я осмотрел его внука и написал заключение. В ответ на его вопрос я сказал то же, что сказал ранее и вам, — что мальчику будет полезно быть без вас несколько часов в день. Я сказал еще — помните? — что это будет полезно и вам. Это вполне взвешенное мнение, от которого я не откажусь. — Он помолчал, но повелительно поднял палец, не давая ей говорить. — Так же я не без оснований считаю, что вам нужно встречаться с людьми вашего возраста. Леон согласен с этим. Возможно, он жесткий человек, не считающийся с чувствами других, но он не хочет, чтобы вы были в одиночестве. Конечно, — глаза его сощурились в усмешке, — вы всегда можете поболтать с этим молодым англичанином, Майклом Дином. Но я не думаю, что вы найдете в нем достойного вас компаньона. Всем в Понтрие известно, как он порхает от одной пассии к другой.
— Я тоже это знаю, — сказала Кэтрин, — и меня это очень устраивает. У него нет никаких претензий — вот почему мне так легко разговаривать с ним. — Она отвела назад прядь волос чуть дрогнувшей рукой. — Вы уверены, что вам хочется, чтобы я поехала с вами на чай? Не хотелось бы, чтобы меня приглашали по обязанности.
— Это не по обязанности, — равнодушно ответил он. — Я вас буду ждать на террасе.
Она быстро повернулась уйти, слишком быстро. Жакет слетел с ее плеч на траву, она мгновенно наклонилась, чтобы поднять его, одновременно с Филиппом. Ее волосы — душистая масса, блестящая, как шелк, — задели его по лицу, и она торопливо откинула их назад.
— Извините, — отрывисто сказала молодая женщина, взяла жакет и быстро вошла в дом.
Когда через пятнадцать минут она вышла к нему в платье с зеленым и белым рисунком, Филипп стоял у края патио, куря сигарету и глядя вдаль на деревья. Он повернулся и, увидев ее — изящно одетую, безупречно причесанную, — чуть насмешливо улыбнулся:
— В вас таятся три женщины, и эта, в целом, самая опасная.
— Не для вас, я уверена, — возразила Кэтрин, садясь в машину. — Решусь заметить, что, наверное, немало мужчин завидуют вам. Наверное, замечательно быть таким хладнокровным с женщинами.
Он не отвечал, пока не сел на свое место.
— Есть ли мужчина, защищенный от женских чар? Сомневаюсь. За пределами своего семейного круга, может быть… Но любовь такой коварный разрушитель всяких барьеров. Любая любовь.
— Да, правда. Когда я еще училась на педагогических курсах, у нас была преподавательница, утверждавшая, что между учителем и детьми всегда должен быть какой-то барьер. Она говорила, что это единственный способ завоевать их уважение.
— И вы с этим соглашались? Это вы-то?
Она улыбнулась:
— Знаете, в общем, да. Я видела, что результат бывает замечательным. Но боюсь, что на практике для меня это и было самым трудным. Когда я только начала работать, стоило какому-нибудь малышу прийти в класс с грустной мордочкой — и весь этот мой барьер рушился с треском, у директора было слышно.
— После чего, — продолжил он с некоторым сарказмом, — весь класс начинал вас ревновать к страдальцу.
Она кивнула:
— Пришлось мне менять всю тактику. Со временем я научилась этому, хотя и сейчас я расстраиваюсь, если вижу ребенка угрюмым или в слезах.