- Я здесь жить буду! - с пьяной уверенностью добавил Фара.
Уверенно покачиваясь, Саша направился к машине, на ходу доставая ключи.
- Стой, стой! На машине не надо! - попытался образумить его Фара.
- Я ее не брошу, - упрямо твердил Саша.
- Она же железная, - увещевал Фара. - Стоит себе и стоит. Никто ее не украдет. Сейчас поймаем машину...
Но Саша не хотел ничего слушать. Его несло. Ему хотелось куда-то ехать, мчаться, вперед, дальше, не разбирая дороги. И словно по волшебству вдруг прямо рядом с ними материализовалась белая лошадь.
На самом-то деле никакого волшебства - две девчонки, рыженькая и беленькая, из уголка Дурова уже давно подрабатывали здесь экзотическим извозом. Себе на молочко или, скорее, пиво, лошадке - на овес и сено. Сегодня, правда, они что-то припозднились.
- Фарик, не может быть! - прижимая щеку к теплой лошадиной морде, воскликнул Саша. - Это знак судьбы! Можно прокатиться?
- Пятьдесят, - окинув его оценивающим взглядом, определила таксу рыженькая.
- На, держи сто! - Саша достал купюру.
- Что-то дороговато за такую клячу, - проворчал Фара. - Как его там, у Дон-Кихота? Типичный Росинант. - Фара похлопал коня по напряженной шее.
- Я буду всадник без башни! - гордо ответил Саша, перехватывая поводья у рыженькой.
- Ты будешь всадник Апокалипсиса! - торжественно и мрачно провозгласил Фара.
Саша, не без труда вставив ногу в стремя, перевалился в седло и тронул поводья - "Росинант" лишь вяло переступил ногами. И только когда Саша дал ему каблуками под ребра, он вспомнил молодость и взял с места в карьер.
Фара с гордостью проводил взглядом друга, вскоре скрывшегося в перспективе Неглинки.
Спустя час Саша все еще не появлялся. Протрезвевший Фара сидел в "мерседесе", не зная, что предпринять. Уже в который раз к нему приставали девчонки, готовые, кажется, уже расплакаться:
- Ну, где его носит?
Фара, не глядя, сунул рыженькой очередную купюру:
- На, иди пива купи.
- Да не лезет уже ваше пиво! - недовольно пробурчала та, но от денежки, впрочем, не отказалась.
Саша же был в это время уже далеко. И мыслями, и буквально. Выжав из коняги все, на что тот был способен, Белый за этот час добрался до самого Битцевского лесопарка. Для этого ему пришлось проскакать через Манежку мимо Кремля, пересечь Москву-реку по Большому Каменному мосту, добраться до Гагаринской площади, а там двигаться уже почти по прямой - по Профсоюзной, а потом - дворами до самого лесопарка.
В Битце они перешли на медленный шаг. Весь хмель из Саши вылетел, зато невеселым мыслям в голове стало просторно. Оля, упрямо курящая сигарету, так и стояла у него прямо перед его глазами.
Лес, настоящий Битцевский лес просыпался. Было тихо-тихо, даже цоканье "Росинанта" не было слышно - трава глушила звук. Лишь мерное дыхание коня немного нарушало, впрочем, вполне гармонично, тишину просыпающегося леса. Саша старался дышать в ритм с животным. Сейчас они были единым целым.
Они выехали к речке Чертановке, больше похожей на ручей. Остановив коня на мостике, Саша долго смотрел в воду.
Злость совсем вышла из него, выветрилась вместе с алкоголем. Он смотрел, как туман, поднимаясь от воды, клубится и тает в воздухе. Этот речной туман смешивался с паром от боков усталой лошади.
Эх, Оля, Оля... Саша пристально смотрел на воду, словно надеясь прочесть в ней свою судьбу. Но это была просто вода.
А, собственно, что произошло-то? Ну, решила поработать. А ведь он впервые после свадьбы, точнее, после того распределения, увидел ее со скрипкой в руках! Почему он не думал об этом прежде? Ах да, своих наворотов хватало... Ну и - лабала в кабаке, и что же? Ну, увидели ее таджики неловко получилось. Да хрен с ними, не детей же вместе им крестить, а бабки зарабатывать.
Перетопчутся.
"А Фара... Фара - друг Фара поймет и простит. К тому ж он, хоть и восточный человек, но ведь не настолько же... Ариец!" - вспомнил Саша и засмеялся, трогаясь с места.
* * *
Толстая угрюмая дворничиха остервенело мела асфальт около телефонной будки. Окурков-то набросали, вот ведь люди называется! Урна же совсем рядом! Равномерные звуки разрушали утреннюю тишину, будто целью женщины было разбудить всю округу, а не навести чистоту. И вдруг она остолбенела: к шварканью метлы прибавилось звонкое цоканье. Прямо на нее из-за поворота выехал всадник на белой лошади.
Саша подъехал к телефону-автомату и, не слезая с коня, набрал свой домашний номер. Оля сняла трубку почти сразу - наверное, поставила телефон в спальню.
- Але! Але! - голос жены был нежным и немного хриплым. Спала, похоже, без задних ног, пока он бороздил московские улицы.
Он молчал и словно бы видел ее всю. Теплую, сонную. Он видел как она своим, только ей свойственным движением прижимает плечом трубку, как откидывает прядь волос со лба. Видел, как бьется, пульсирует голубая жилка на виске.
- Але, - еще раз сказала она и замолчала. Но трубку не положила. Он слышал ее осторожное дыхание. Олька, любимая!
- Ну и зараза ты, Сурикова! - ласково сказал он и повесил трубку.
Он не мог слышать, как она счастливо засмеялась. "Простил, - подумала она, проваливаясь обратно в сон. - Сашка, любимый..."
И как она могла всерьез злиться на него?
XX
На лице Игоря Леонидовича Введенского играла отвлеченная улыбка. Ему чрезвычайно нравилось то, что он слышал. Он уже в третий раз подряд прокручивал магнитофонную запись. Лейтенант Коноваленко все никак не мог понять, доволен начальник добытой информацией или она его раздражает.
"Восток - дело тонкое...", - прозвучал в магнитофоне голос Фархада.
- Это таджик? - спросил Введенский.
- Он считает себя иранцем, - уточнил Коноваленко, проведя кончиком пальца по своему тонкому, с горбинкой, носу.
Введенский жестом заставил его замолчать.
"Значит, берем чушку... делаем там полость... забиваем наркоту... и ни одна собака, ни один рентген не найдет... пять чушек на сто - двести тонн. И ни одна собака..."
"Значит, я тупой... - это снова голос Фары, - а ты... ты - гений... ты - Аристотель! Ты - Ницше!.."
Введенский выключил магнитофон и чуть было не подмигнул Коноваленко:
- В самом деле, ничего идея... И вообще, Белов - голова! Учись, орел. Он и вывернулся и нашел способ, как дальше подняться. Пора подключаться. Игорь Леонидович пробарабанил пальцами по столу, изобразив нечто очень похожее на простенький ритм "Чижика-пыжика".