Совершенно ясно, подумал Фрост, люди генерала Чена, переодетые красными, вооруженные “Калашниковыми”, стремились уничтожить грозящую опасность в зародыше. Иного объяснения не подберешь. Полудикие приспешники марксистов, орудующие в Лаосе и Бирме, по-китайски не разумеют ни бельмеса…
Отдохнув, они вновь принялись карабкаться по довольно крутому склону к зубчатому гребню. Фрост не дозволял останавливаться, покуда маленький отряд не вступил в узкое ущелье, прорезавшее горную цепь на манер перевала.
Время близилось к полудню. Фрост объявил остановку.
Густав делил сухие пайки, Лундиган старательно сверялся с картой, Марино караулил со штурмовой винтовкой у входа в ущелье. Впрочем, о противнике ни слуху, ни духу не было.
Фрост присел на корточки, достал металлическое, никелированное зеркальце, прислонил к рожку собственной винтовки. Определил рядом фляжку, до половины наполненную проточной водой, намылил заросшее лицо и повел по щекам безопасной бритвой, морщась и тихонько охая.
Окинув командира недоуменным взглядом, Густав сказал:
— Фрост, если не перестанешь выставлять напоказ присущее тебе чувство юмора, потеряешь бойца. Ибо я подохну со смеху.
Лундиган оторвался от карты, поднял голову:
— По моим расчетам, вступили в Бирму!
Ухмыльнувшись молодому светловолосому наемнику, Фрост отозвался:
— Уже знаю.
Опять затрещала срезаемая бритвенным лезвием щетина. Фрост изо всех сил пытался не вздрагивать. Три недели не бриться, шутка ли?
— Уже знаю, Дик. Потому и привожу себя в порядок. Дабы явиться на древнюю и почтенную землю при полном параде.
Густав обреченно застонал:
— Он бреется по случаю вступления в Бирму! О, Боже!..
Глава девятая
Пролетели еще трое суток. Наемники отыскали чистый горный ручей — вернее, небольшую речку, — и, выставив пару часовых, поочередно искупались. И вовремя. Никто пока что не успел обовшиветь, но Фрэнк Марино обзавелся грибком на ногах, а гноящаяся, не вполне зажившая рана Лундигана так благоухала, что соратники невольно старались держаться от бедняги подальше.
Фрост вновь погрузился в воду с головой, вымывая из волос остатки мыльной пены.
Потом зашлепал к береговой кромке, по пятам сопровождаемый Марино. Громадное, мускулистое тело итальянца выглядело почти черным. И отнюдь не благодаря загару, но по причине изобильнейшего произрастания курчавых волос.
Усевшись на горячем прибрежном гравии, Фрост натянул мокрые трусы, повернул голову, обратился к Марино:
— Признаю и радуюсь. Ты отлично держишься, если учесть, что впервые ввязался в эдакую передрягу.
Фрэнк расхохотался — тоже впервые. По крайности, на памяти Фроста. Капитан уже сомневался, умеет ли вообще фарборновский громила смеяться.
— Если ты ходил в строю и носил форму, Фрост, не считай, будто выносливость — исключительная привилегия тебе подобных. Я вырос в южном Чикаго. И занимаюсь партизанскими, или полупартизанскими операциями сызмальства…
— Ты сумел окончить школу, Фрэнк? — осведомился Фрост. — Не сердись, я спрашиваю из чистого любопытства.
— Бросил в пятнадцать лет. Пришлось помогать маменьке. А в чем дело?
— Повторяю, чистое любопытство.
Фрост закурил сигарету, прислушиваясь к плеску воды на перекатах. Выкрутил оба носка, расстелил на прокаленных солнцем каменных плитах, чтобы поскорее высушить. Потом сказал:
— Диву даюсь, где тебя ремеслу наставляли. Ты стреляешь почти по-снайперски.
— Природные способности, — самодовольно ухмыльнулся Марино.
— А я проницателен по природе, — осклабился Фрост, незаметно подвигая руку к хромированному браунингу. Предугадать, как воспримет Фрэнк следующее замечание, было невозможно.
— В школе больше не пытался учиться? Даже экстерном ничего не засчитали?
— Не было времени. Однажды совсем было сдался на уговоры, да только мы с той девкой…
— Никогда не служил в полиции, — задумчиво произнес капитан. — И в армию не вербовали. На стрелка-спортсмена тоже не смахиваешь… Об охоте, наверняка, понятия не имеешь… Хватать необходимые навыки в последнюю минуту, когда решил устроиться профессиональным охранником, бессмысленно. Значит, обучался в единственно возможном месте… Бывший гангстер, а?
Правая рука Марино метнулась было к валявшейся на гравии наплечной кобуре, но капитан уже поднял блестящий ствол браунинга, предупредив:
— Если начнем пальбу, Фарборн окажется в полном нокауте. Кто бы из нас двоих ни победил…
Медленно убрав руку, Марино в упор уставился на Фроста и промолчал.
Капитан загасил окурок, засыпал его пригоршней песка.
— Я же не говорю, что ты остался гангстером, Фрэнк, — промолвил он примирительно. — Не утверждаю, что ты по сей день связан с шайкой, либо синдикатом, либо черт его знает, чем еще. Держишься ты, повторяю, великолепно. Лучшего бойца и желать невозможно. Мы просто выяснили, откуда взялись такие исключительные достоинства. И давай забудем об этом.
— Забудь, одноглазый, — осклабился Марино. — А то…
Правый кулак Фроста прянул вперед, угодил прямо в челюсть Фрэнку, отбросил крепыша-итальянца и опрокинул в ручей. Тот же час Фрост вскочил на ноги и прыгнул следом, словно собирался нырнуть.
Больно задел коленкой о плоский камень под самой поверхностью воды.
Сграбастал не успевшего подняться противника за горло и принялся, не жалеючи сил, молотить по физиономии. Великан попытался вывернуться, встать. Фрост соскользнул в поток, очутился на коленях, отвесил подымающемуся Марино сокрушительный левый хук.
По-прежнему оставаясь на коленях, капитан ухватил упавшего за волосы, ударил еще раз. Марино откатился.
Фрост поднялся, балансируя на скользких камнях, и, когда итальянец почти принял боевую стойку, со всего размаху наградил его апперкотом, пришедшимся прямо в подбородок.
Фрэнк рухнул, точно подрубленный. Фрост, в свою очередь, потерял равновесие, опять шлепнулся на колени, однако проворно уперся руками в склизкие валуны и вскочил.
Перевернувшись, Марино уселся, со злобой поглядел на капитана, выплюнул в поток несколько алых сгустков. Держась вне пределов немедленной досягаемости для противника, Фрост выжидал.
— Хорошо, — прохрипел, наконец, Марино. — Беру “одноглазого” назад… А как ты, кстати, глаза лишился?
Мокрый, как мышь, с разбитыми в кровь суставами пальцев и правой коленкой, Фрост смотрел на Марино и секунду-другую безмолвствовал. Затем произнес:
— Я, понимаешь ли, не все время служил в армии. Довелось и на флоте лямку тянуть. Бывший офицер по общественным связям, прошу любить и жаловать… В один прекрасный день спускали со стапеля новую подводную лодку — атомную. Все большие шишки собрались — адмиралы, сенаторы, конгрессмены, судостроительные заправилы… Бутылку шампанского доверили разбить о борт жене самого президента. А первая леди возьми, да и окажись бывшей баскетболисткой…
Фрэнк начинал слушать с видимым любопытством.
— Что за подводная лодка? — спросил он.
— “Piscis Aurum”[5], — отозвался Фрост. — Да, так вот… Взмахнула она бутылочкой на славу, содержимое вскипело, пробку вышибло — и точнехонько мне в глаз! Не по-цезло: угодил, можно сказать, на линию огня…
Фрост подергал черную повязку.
— Снедаемый невыносимой болью, страждущий и скорбный, достоял я навытяжку до конца положенной церемоний…
— Однако! — с недоверием произнес итальянец.
— …А теперь, — докончил Фрост, поливая саднящую коленку водой, — каждый раз, когда вижу в журналах фотоснимки этого непревзойденного ныряющего дредноута, пред коим трепещут супостаты, ищу вмятину посреди благородного, рассчитанного на давление в сотни атмосфер корпуса.