Алексею опять стало стыдно. Когда отправлялся на передовую, он понятия не имел, как поведет себя в роли командира.
— Что-то произнести вы должны, — настаивал Зайнулов. — Расскажите хотя бы о себе.
Немного подумав, Алексей кивнул. Жестом политрук указал, куда нужно встать. Новоявленный командир вышел вперед. Четыре десятка усталых, суровых, прожженных порохом красноармейцев смотрели на него. Он был младше любого из этих бойцов, но, по стечению обстоятельств, он стал их командиром. Алексей глядел в эти лица, в ожидании обращенные к нему, и чувствовал, что не в состоянии произнести даже простую фразу.
— Может, спать пойдем, а? — сказал кто-то из первого взвода. По рядам прокатились смешки.
— Команды трепать языком не было! — басовито прикрикнул сержант.
«Ермолаев», — вспомнил Алексей.
Вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в костре и далекими раскатами взрывов. Алексей был благодарен Ермолаеву.
— Меня зовут Алексей… то есть Алексей Витальевич Калинин, — нерешительно начал он. — После школы я поступил на исторический факультет Московского университета. У меня очень интересная специальность. История славянских народов. Если бы вы знали, насколько велико наследие славян! А как увлекательна дохристианская религия, которая впоследствии была предана анафеме. Всё, что осталось от нее, — это народные былины и сказки…
— Кхмм!.. — предостерегающе кашлянул в рукавицу Зайнулов.
Калинин замолчал.
— Сказочник, — иронично заметил кто-то из рядов. Солдаты было засмеялись, но улыбка замерла у них на устах под пристальным взором политрука. Алексею показалось, что сказал это Приходько.
Волнуясь и мучительно подбирая слова, Алексей не нашел ничего лучше, как произнести:
— Завтра на рассвете нам приказано выступить в район деревни Потерянная. Оттуда мы совершим марш-бросок к высоте Черноскальная! Предстоит тяжелый бой. Вам следует хорошенько отдохнуть, чтобы с утра быть готовыми к походу.
— А мы всегда готовы! — крикнул кто-то из рядов. Теперь Алексей точно видел, что это Николай Приходько. — Мы же как пионэры!
Строй развеселился.
— Товарищ лейтенант! — крикнул еще кто-то. — А что это у вас на верхней губе?.. Ой! Так это ж у вас молоко не обсохло!
Общение с красноармейцами начинало выходить из-под контроля. Обычно окрика старшины Семена Владимировича было достаточно, чтобы прекратить веселье. Но сейчас он молчал и в каком-то забытьи смотрел в темноту перед собой.
— Старшина! — крикнул ему Зайнулов, как бы напоминая, что тот должен выполнить свои обязанности.
Семен очнулся и взглянул на политрука. Кивнул. И рявкнул:
— Р-рота, вольно! Р-разойдись!
Ровные шеренги мигом рассыпались. Солдаты расходились, и уже было невозможно вернуть их обратно. Некоторые, проходя мимо Калинина, похлопывали его по плечу, что-то говорили — иногда по-свойски, иногда дерзко. Алексей, поникнув, смотрел на короткие языки костра.
— Они устали сегодня, — произнес Зайнулов, оправдываясь. — Бой выдался тяжелый. Многие их друзья погибли, и они пытаются выместить горечь. Отсюда эти шуточки, хихоньки… У вас тоже был трудный день, Алексей. Идите спать.
Калинин кивнул, вытирая нос рукавом шинели. Зайнулов ушел в темноту, а Алексей мучительно думал, что ему никогда не стать командиром. Не его это дело. К тому же первая встреча с бойцами прошла настолько плохо, что пренебрежительно-дерзкое отношение к нему со стороны солдат будет трудно преодолеть.
Последний боец, проходя мимо, похлопал Алексея по плечу. Это оказался Николай Приходько.
— Что-то ты погрустнел, Сказочник, — произнес он со своей извечной улыбкой. — Я знаю, как тебя развеселить. Держи!
Алексей подставил ладони и машинально взял горячий котелок. В ноздри ударил ароматный запах перловой каши.
— У меня даже нет пистолета, — отрешенно произнес Калинин. — И ложки тоже нет!
— Бери! — сказал Приходько, протягивая свою. — Пистолет будет потом.
— Спасибо вам, — с благодарностью глядя на Приходько, произнес Алексей.
— Только, ради бога, не надо цветов и медалей! — ответил Николай и скрылся в темноте вслед за остальными.
Алексей опустился на снег и, мучаясь от стыда за свои командирские промахи, начал жадно есть кашу. Мимо него, скрипя валенками по снегу и сгорбившись, прокрался неуклюжий красноармеец, у которого была настолько короткая шея, что, казалось, ее просто не было. В руке красноармейца покачивалась керосиновая лампа.
Этот танк Фрол Смерклый заприметил еще во время боя, когда выстрел из противотанкового ружья разорвал траки. Машина стояла целехонькая, только правая гусеница была распущена и утопала в снегу. Экипаж срезало очередью из пулемета при попытке выбраться из люка. После этого никто к танку не приближался, что было самым главным.
— Иван! — окликнул Смерклый командира взвода Ермолаева, как только старшина скомандовал «вольно».
— Чего тебе? — отозвался сержант, здоровый детина, коренной сибиряк.
— Слышь, сержант, одолжи лампу керосиновую! — Смерклый был родом из-под Вологды, где в маленькой деревеньке прошли сорок два года его нудной крестьянской жизни. Однообразная и окающая речь Фрола частенько раздражала сослуживцев, а прижимистая натура сделала изгоем во взводе. Но Ермолаев держался со всеми ровно, стараясь никого не выделять, быть может, из-за своих представлений о том, каким должен быть командир, но скорее из-за миролюбивого характера.
— Зачем тебе?
— Надо. — Фантазии Смерклого не хватало даже на простейшую ложь. — Надо мне… по нужде.
Ермолаев усмехнулся:
— Ежели каждый по нужде будет с керосиновой лампой ходить, то керосину на весь полк не хватит! — Сержант закинул на плечо свой вещмешок вместе с автоматом, собираясь найти место для ночлега. — Да возьми, мне не жалко!
Добыв лампу, Смерклый обходными путями, чтобы никто не видел, направился к танку. Он прошел мимо нового командира, который с задумчивым видом ел кашу из плоского походного котелка. Фрол усмехнулся про себя: «Ишь! Нашли командира. Только от мамки оторвали, а уже — командир роты!»
Темная громадина танка выросла перед ним. Фрол остановился. От стального зверя шел сильный запах масла и бензина. Смерклый зажег лампу и осветил пространство перед собой. Из темноты проступил огромный фашистский крест, выведенный на борту.
— Господи! Царица небесная! — промолвил крестьянин, отшатнувшись. — Намалюют чертовщины всякой, аж ходить страшно!
Мороз крепчал. Смерклый потуже запахнул шинель и, стараясь не разбить лампу, стал неловко взбираться на танк. Люк на башне был откинут. Прежде чем лезть в него, Фрол опустил внутрь фонарь. Скупой свет выхватил из темноты торчащие рукояти управления и стреляные гильзы на полу.
Он понюхал воздух. Чужой запах. Не русский какой-то. Порох, конечно, везде пахнет одинаково, но, кроме него, Смерклый ощутил нечто иное: запах одеколона или формалина. Фрол про себя назвал его «фашистским духом».
Глубоко вздохнув и перекрестившись, крестьянин неуклюже полез в люк. Однако сволочные фашисты и здесь успели напакостить, сконструировав проем на редкость узким. В результате Фрол застрял, причем самым неудачным образом — с прижатой к животу коленкой.
Он и тужился, и кряхтел, стараясь протолкнуть в люк негнущуюся ногу. И она, наконец, проскользнула. Не ожидавший этого крестьянин провалился вниз.
Загремели листы железа, колокольным перезвоном отозвались стреляные гильзы. Смерклый жалобно застонал. Брякнулся он знатно, ударившись об пол грудью и подбородком. Зато спас фонарь, удержав его на весу.
Находиться в темной стальной коробке при свете керосиновой лампы было жутко. Снаружи завывал ветер, угнетала теснота и совершенно непривычный запах.
— Как в гробу, — заключил Фрол.
Бормоча что-то под нос, он стал рыскать по танку. Вымазав шинель машинным маслом, Смерклый ощупал всё, до чего дотянулись узловатые крестьянские руки. Мимолетом глянув на выставленную фотографию молодой немки, он кинул ее на пол, под ноги. В одном темном уголке обнаружил жестяную коробку. Опустившись на сиденье водителя, повесил керосиновую лампу на какой-то рычаг и стал вертеть коробку в руках.