— Пусть бог убьёт этого проклятого Фердинанда!
— И где его только откопали, царём на нашу голову посадили!
— Чего он сам не идёт биться за своих германцев, а наших мужей и сыновей посылает?!
— Кто наших детей растить будет? Кто их будет кормить?
Мы, дети, жалкие, как птенцы на морозе, слушали проклятия наших матерей и кусали губы — а то ещё разревёшься, точно маленький.
Как только вышел царский указ, бакалейщики попрятали товары и стали продавать их из-под полы — втридорога.
Исчез и хлеб из пекарен. А когда появился снова, был уже чёрный и вязкий, как грязь, с примесью соломинок, щепочек и размолотых кукурузных початков.
Трамваи перестали ходить, потому что вагоновожатые и кондуктора ушли на фронт, а женщин-вагоновожатых тогда ещё не было.
По опустевшим улицам потянулись вереницы крестьян — стариков и женщин; они ехали на телегах, гнали скот. Волы и буйволы тоже шли на фронт.
Радио тогда ещё не было, но через газеты или так просто — из уст в уста — с молниеносной быстротой разносились вести.
Одна другой хуже.
Какая-то мать из Ко́невицы — самого бедного софийского квартала — осталась с тремя малолетними детишками без копейки денег, без крошки хлеба в доме. Пошла бедная женщина по богатым домам просить работы, но нигде не получила помощи. Вернулась она домой, насыпала в дырявый таз деревянных углей, зажгла их и принесла в комнату. Потом собрала детей и легла рядом с ними, — вместе они и задохнулись от угара…
Один солдат должен был, как все, явиться в казарму где-то в Южной Болгарии. Взял он своего слепого трёхлетнего сынишку и сел на поезд. На станции в Ямболе вышел из вагона, а ребёнка оставил — с бумажкой в руках.
На бумажке было написано:
«У ребёнка нет матери. Я ухожу на фронт, оставить сына некому. Отошлите его к царю. Пускай он присматривает за ним, пока я буду сражаться за то, чтобы расширить границы его царства».
И подписался: «Несчастный отец».
Ото дня ко дню росла у нас, детей, ненависть к проклятому царю. Чтобы хоть как-нибудь отомстить ему, мы придумали игру. Взяли один из больших царских портретов, приколотили к задней стене школы, потом выстроились с камнями в руках и стали целиться.
— Бей! — скомандовал Коста, самый старший из нас, наш признанный вожак. — Бей его насмерть!
И мы били.
Один камень угодил в большую звезду на груди царя. Другой пробил ему лоб. Целый град камней раздолбал изогнутый, как клюв, сакскобургготский нос.
Скоро от портрета остались только клочья рваной бумаги.
Приколотили второй.
Изодрали и его.
Но он, живой царь-злодей, продолжал царствовать в своём дворце и посылать на войну и смерть наших отцов.
— Эх, его бы так разорвать на клочки! — тряхнул головой Коста. И тут же хлопнул себя по лбу. — Слушайте, ребята! — крикнул он с жаром. — Чего я надумал!.. Давайте… Давайте подкараулим царя, когда он будет в автомобиле возвращаться во дворец Вра́ня. Подкараулим, остановим автомобиль и скажем ему: «Слушай, царь, Фердинанд! Отмени мобилизацию! Верни наших отцов: мы не хотим, чтоб они умирали ради твоего кайзера!»
— А вдруг он не остановится? — перебил его Гошо.
— Как так — не остановится? — вскипел Коста. — Ещё как остановится! Заставим остановиться. Как замахнёмся бомбами…
— Бомбами? — встрепенулись мы все. — Какими бомбами?
— Такими… ручными гранатами.
— Где ты их достал?
— Нашёл.
— Где ж они? Куда ты их девал? Где ты их прячешь?
— Там… — неопределённо махнул рукой Коста. — В кукурузе возле шоссе спрятал. Пошли со мной!.. Кто трусит, может оставаться. Без него обойдёмся!
Подкарауливать царский автомобиль…
Бомбы…
Покушение…
Хорошенькое дело! Но какой мальчишка в тринадцать-четырнадцать лет согласится, чтоб его считали трусом? И кто не пойдёт на подвиг, раз ведёт его такой смелый и решительный вожак, как Коста?
Вперёд!
…В те далёкие времена за нынешним Парком Свободы не было никаких строений. От парковых сосен вверх к Ви́тоше и Ло́зенской горе тянулись одни поля, луга и голые овраги, вырытые горными ручьями. Там, на так называемом «четвёртом километре», был постоялый двор, а за ним на десятки километров зеленел обширный остров вековых деревьев. Это и был парк дворца Враня, где проводил лето Фердинанд, когда ленился ехать в какой-нибудь из более далёких своих дворцов.
Здесь-то, по дороге во дворец, и должны были мы поджидать царя.
Представляете себе? Семь или восемь босоногих мальчишек топают по пыли — мировую войну отменять пошли!