Болезни настигли и французов, а каждый день боев прореживал ряды солдат; госпиталь в Алагоне был переполнен, не хватало санитаров, хирургов, провианта, белья, медикаментов — всего. Если бы Палафокс вздумал штурмовать французские позиции, он мог бы одержать победу, но генерал сам был болен и слишком слаб, чтобы вести людей в атаку.
Ланн с трудом сдерживал накопившееся раздражение, и порой оно прорывалось наружу — так вода из скрытых под землею труб бьет вверх фонтанной струей. Какой-то испанец сумел пробраться к французским аванпостам, когда маршал обходил их ночью; раскаленная пуля опалила отворот его мундира; Ланн взбежал по шаткой лестнице на чердак ближайшего дома, велел принести себе дюжину заряженных ружей и сам принялся стрелять. Остановился он лишь тогда, когда испанское ядро, влетев в оконце, разорвало пополам стоявшего рядом с ним капитана гренадеров.
Обороной предместья командовал барон де Версаж — французский эмигрант, служивший испанцам; в ночь на восемнадцатое февраля он был убит. Ланн тотчас отдал приказ о штурме. Выскочив из траншеи, стрелки побежали вперед врассыпную, чтобы не стать легкой мишенью для картечи; три пехотные колонны быстро заняли маслобойню, которая в один момент оказалась завалена трупами. В каждом доме вспыхивала рукопашная. В одном из них бой продолжался целый час, пока два отряда французов не ворвались туда одновременно из подвала и через крышу, но к тому времени все испанцы были перебиты, в густом дыму французы принялись сражаться друг с другом…
В монастыре Святой Елизаветы ворота дважды выбивали пушечными выстрелами, и дважды оборонявшие монастырь крестьяне поднимали их, подпирая руками. Обломки ворот лежали на куче из мертвых тел. Сопротивление монахов в церкви Святого Лазаря сломили быстро; ослепленные дымом и яростью, французы порубили саблями женщин и детей, сгрудившихся у алтаря и умолявших о пощаде. Монахи выскакивали в окна и бежали к Эбро; пушки тотчас принялись стрелять по мосту, чтобы не дать им уйти в город; отряд из трехсот испанских солдат всё же прорвался на мост, укрытый дымовой завесой; еще тысячи три устремились по берегу в другую сторону — в погоню послали конницу; в серо-желтых водах Эбро барахтались утопающие.
Палафокс трижды пытался перейти через мост на помощь предместью и был вынужден отступить, усеяв оба берега телами. В этот момент под Университетом взорвались две большие мины, заложенные три дня назад; пять рот Вислинского легиона ворвались в пробитые бреши.
Даже хунта не смела опровергнуть новость о победе французов. Народ больше не верил в защиту Мадонны Пилар, раз она и посвященную ей церковь не смогла уберечь от разрушения; несколько знатных горожан отправились к Палафоксу, требуя капитуляции. И всё же сопротивление не было сломлено; крестьяне дежурили возле лодок на Эбро, чтобы генералы не сбежали. Графиня де Бурида бледной тенью передвигалась по улицам, раздавая пожертвования раненым и больным, лежавшим на тонких соломенных подстилках в холодных сводчатых галереях и лечившихся одною рисовой водой. Часовые, завернувшись в одеяла, сидели на каменных скамьях, стуча зубами от озноба, и умирали прежде, чем их могли сменить.
…Сен-Марсу вновь завязали глаза и повезли через весь город, под гневные выкрики и оскорбления. Избавившись от повязки, он увидел перед собой сорок изможденных, бледных лиц, искаженных ненавистью и страданием, — то была новая хунта, проведшая бессонную ночь в спорах о правильном решении. Дон Педро Мария Рик, бывший казначей королевской канцелярии, произнес от имени Палафокса напыщенную похвалу героизму солдат и обывателей, потребовав капитуляции на почетных условиях. Сен-Марс предложил им сдаться на волю победителя, чем вызвал всеобщий крик возмущения. В этот же миг в окна проник нарастающий шум приближающейся толпы.