С Гаддена выступили в полночь, двумя колоннами. Снегу намело выше колена, а лыж ни у кого нет. В пять утра гренадеры вышли к шведским позициям на острове Гольме: саволакские стрелки укрылись за снежными брустверами, Вазовский полк схоронился в лесу, русские же на льду, как на ладони… Полковник Филисов послал две роты в обход; постепенно стрельба стихла, шведы отступили.
В устье реки Умео вмерзли в лед целых шесть кораблей! Вот тебе и дрова! Две шхуны разломали, запалили костры прямо на льду, повалились рядом — руки не поднять, пальцем не шевельнуть… Только казаки, выбравшись наконец-то на ровную дорогу, с гиканьем понеслись к Умео и затеяли перестрелку на подступах к городу, после чего, довольные, воротились в лагерь. Вот ведь двужильные черти!
…— Вся Швеция желает мира, его величество Густав Адольф лишен престола восемь дней тому назад, о чем уже последовало всенародное объявление.
Барклай-де-Толли мельком взглянул на печатный манифест, предъявленный графом Кронстедтом в подтверждение его слов. Что ж, о мире пусть рассуждают дипломаты, а наступательное движение русской армии может быть приостановлено лишь в том случае, если Умео и вся Вестерботния будут уступлены русскому оружию. Разумеется, магазины с провиантом, порохом и амуницией, а также артиллерия и арсеналы также переходят в распоряжение победителей.
Барабаны выбили сигнал "на молитву", но промерзшим насквозь солдатам разрешили не обнажать головы. В Умео вступили с песнями и развернутыми знаменами.
Почтовый тракт из Грислехамна в Стокгольм был запружен повозками, на которых испуганные обыватели увозили свои пожитки; им навстречу пробирались войска, спешившие для защиты берегов, — русские идут! Они в ста верстах! Это известие было передано в столицу по световому телеграфу и вызвало ужас.
"Густав IV Адольф нарушил королевскую присягу, проводя единовластную и несообразную внешнюю политику, которая привела к поражению в Померании и потере Финляндии", — говорилось в прокламации о низложении. Все портреты короля и его семьи предписывалось снять; королевские инициалы стесывали со стен храмов и прочих зданий, улицы и площади, названные в честь Густава Адольфа и королевы Фредерики, переименовывали. Свергнутого короля перевезли из легкомысленного Дроттнингхольма в мрачный замок Грипсхольм, заперев в двух комнатах, холодных до зубовного стука. В одной из них повесили портреты Эрика XIV Вазы, которого его брат Юхан велел отравить в тюрьме гороховой похлебкой, Карла I Стюарта, сложившего голову на плахе, Павла I, задушенного гвардейскими офицерами… Уж лучше бы его расстреляли! Это смерть солдата! По ночам Густав Адольф не мог заснуть: в комнате над его спальней по полу катали пушечные ядра. На рассвете, когда во дворе разводили караулы, он каждый раз ждал, что сегодня ему объявят приговор…
Между тем генерал Дёбельн выехал навстречу Кульневу под белым флагом. Кульнев отправил его к Багратиону, Багратион — в обоз, где ехали Кнорринг, Аракчеев и Алопеус, уполномоченный вести переговоры о мире на условиях императора Александра: уступка Финляндии вместе с Аландскими островами, разрыв союза с Англией и союз с Россией.
Кульнев получил приказ вернуться на Аланды, когда Барклай еще пробирался через торосы к Гаддену. Едва заняв Умео и с радостью обнаружив там припасы, достаточные для месячного продовольствия своего отряда, Михаил Богданович узнал о неожиданном повелении вернуться в Вазу. А ведь он уже отправил казаков и два орудия на север, на подмогу Шувалову! Шувалов в это время штурмовал Каликс, заходя с суши и с моря; тринадцатого (двадцать пятого) марта шведы капитулировали и сдались в плен: из семи тысяч солдат больше полутора тысяч были больны… Захватив двадцать два орудия и двенадцать знамен, торжествующий Шувалов собирался идти на соединение с Барклаем, когда узнал, что тот уже выступил в обратный путь по коварному льду, оставив на месте всю военную добычу "в знак уважения к шведской нации и воинству".
"Марта 15-го дня 1809 года.
Божьею Милостью Мы, Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая, Произволением Всевышнего вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали Мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить Религию, коренные Законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего Княжества в особенности и все подданные, оное населяющие, от мала до велика по Конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимости и непреложной их силе и действии; во удостоверение чего и сию Грамоту собственноручным подписанием Нашим утвердить благоволили".