Михайла Михайлович был убежден, что всякая власть должна проистекать из воли народной, но подобное государственное устройство есть цель, вполне достижимая, однако отстоящая слишком далеко от нынешнего местоположения России. Он с прошлой осени составлял план преобразований, способных хотя бы приблизить эту цель. С одной стороны — увеличить свободу, с другой — ограничить произвол. Поставить просвещение и таланты на службу государственных интересов, сделать аристократию блюстительницей законов, как в Англии, а законы — едиными для всех, как в Кодексе Наполеона.
Александр всегда радовался составлению прожектов, однако скучнел, как только требовалось перейти к их исполнению. Мало запрячь в воз лошадь, нужно стронуть его с места и довезти по назначению, а для этого, возможно, придется и хлестнуть лошадь кнутом, вот в чем загвоздка. Наполеон — человек иного склада, его стихия — действие. Но он слишком торопит перемены, чтобы они успели свершиться при его жизни, заставляет лошадь нестись с места в карьер, выбирая для воза самую короткую дорогу, даже если она вся в кочках и рытвинах. И что же? В Великом герцогстве Варшавском его Кодекс приняли в штыки, потому что в спешке он был весьма дурно переведен на польский язык и самые судьи, коим предстояло им руководствоваться (по большей части малограмотные невежды), ничего в нём не поняли. Кроме того, среди природных поляков не нашлось людей, мало-мальски смыслящих в делах управления и особливо в финансах, а потому пришлось вернуть в правительство пруссаков, изгнанных со службы новыми властями, или прислать саксонцев, а вместе с ними вернулось и прусское право. Шляхта же хотела восстановления коренных польских законов и новые, французские, сумела повернуть в свою пользу; крестьяне не смогли воспользоваться дарованной им свободой и по-прежнему ходили на барщину, не имея денег для выкупа земли. Среди депутатов сейма преобладала шляхта, не дворяне прокладывали себе туда дорогу по золотому мосту, Сенат же и вовсе назначался саксонским королем Фридрихом-Августом, Великим герцогом Варшавским. Неделю назад, на открытии сейма, он произнес речь на польском языке, подчеркнув, что был возведен на трон своих предков "Провидением и победоносной десницей великого Наполеона". "Герцогство Варшавское, король саксонский, армия польская, монета прусская, кодекс французский" — долго ли просуществует сей камелопард? Только бы не повторить тех же ошибок в Финляндии, ведь и здешнему сейму предстоит решать вопросы о войске, налогах, монете и государственном совете.
Заседание закончилось. Начался бал.
Александр любил танцевать: это гораздо лучше, чем заниматься делами. Фигуры давно разучены, ноги скользят сами собой, нужно только слушать музыку, а дама повинуется движениям кавалера. Всё просто, легко; шведская кадриль состоит из французских па, и это никого не скандализирует. Среди шведок есть хорошенькие; он привычно ловит восхищенные взгляды. Прямо ему под ноги шлепнулся веер; Александр наклонился, поднял его, сложил и убрал за пазуху. Девица в белом платье и кудряшках замерла, смутившись и не успев убрать протянутую руку; Александр поклонился, взял ее пальчики своей рукой в лайковой перчатке, пригласил на тур вальса… Недурна, очень недурна. Простодушие пленяет больше, чем кокетство. Ульрика Мёллерсверд…
Стройные женские голоса исполняли нечто полудуховное, полусветское; множество свечей озаряли напряженные от усердия лица и окруженный ими гипсовый бюст императора; пахло свежей хвоей. Александр остановился и дослушал до конца, а затем сделал хору французский комплимент. Как трогательно.
На следующий день он вновь проследовал в церковь вместе с русскими герольдами и чиновниками, меж выстроенных войск; депутаты сейма дожидались его там, чтобы принести присягу. Когда это было сделано, финляндский герольд провозгласил постановление в Финляндии нового великого князя; снаружи грохнули пушки, в церкви заиграл орган. "Да здравствует Александр!" сопровождало императора до самой квартиры. После обеда он сел в открытые сани и уехал в Гельсингфорс.
"Сим магистрат имеет честь сообщить, что за последнюю неделю никаких особых происшествий в городе не случилось", — говорилось в рапорте, отправленном в тот же день из Борго ландсгевдингу Нюланда.
На балу играла музыка Петербургского гвардейского батальона — другой в Або не нашлось. Танцорами тоже были русские офицеры и чиновники: вся местная молодежь уехала на войну. Набеленные и нарумяненные супруги почтенных мужей, замаскировав свои тридцать пять лет кружевами, лентами, жемчугами, цветами, отправились в последний полет бабочки, придерживая рукой шлейф по-провинциальному длинного платья. Девы застенчиво краснели, встретив пристальный взгляд, и опускали голубые глаза на кончики остроносых туфель, не забывая улыбаться.