Батюшков не танцевал: после вчерашнего смотра, устроенного императором войскам Багратиона, у него разболелась нога — старая рана не давала позабыть о себе. Однако бала он не пропустил бы ни за что на свете. Мучительнее всего была скука; она расстилалась по бескрайним снегам, над которыми застыло время, примерзнув крыльями к древним скалам. Ни книг, ни развлечений, ни общества! Хорошо, если есть вино… Николай Гнедич пишет ему из Петербурга о мадемуазель Жорж. Мучитель! Абоский театр — щелястый сарай, актеры — вульгарная дворня, которая строит из себя господ, но это лучше, чем ничего, тем более что своего Тассо Константин где-то потерял. Вчера, во время торжественного въезда государя, местные обыватели высыпали на улицы, чтобы полюбоваться редким зрелищем; люди усеяли собой мосты, замерзшие каналы, высовывались в окна… Один даже разобрал крышу собственного дома, лишь бы поглазеть на русского царя! Дамы счастливы; император предпочитает танцевать с ними, а не с девицами, и удостаивает их разговора… Если, конечно, они способны отвечать ему по-французски.
Молодые чиновники из свиты государя заговаривали с офицерами, надеясь услышать увлекательные рассказы о подвигах и сражениях. Батюшков видел, как загорались их глаза от фейерверка военных терминов: позиции, апроши, дефилеи, ретраншементы, ретирада… Константин сторонился таких разговоров; ему на ум приходили только всякие нелепые истории, которые никто и никогда не включит ни в один военный трактат. Например, во время сражения в Вазе, когда жители стреляли в русских из окошек, два гренадера Петровского полка ворвались в лавку аптекаря и принялись поедать там всё подряд; их нашли потом на полу, уже мертвыми… Вот Петин, пожалуй, смог бы удовлетворить их любопытство: дотошный математик, он после каждого боя разбирал все движения войск, успехи и ошибки, делая записи в своем дневнике… Где-то он сейчас, добрая душа?
Через две недели после дела при Иденсальми, в котором погиб князь Долгоруков, шведы внезапно напали на русский лагерь. В ту ночь генерал Алексеев, сменивший князя, пировал с гвардейскими офицерами. Батальонный адъютант Батюшков, мучась от лихорадки, ушел еще до полуночи и отправился к своей роте, стоявшей в резерве, а Петин с прочими остался. Когда послышалась стрельба, офицеры прямо с пира бросились на подвиг; Петин с ротой лейб-егерей прогнал неприятеля из леса, но был опасно ранен в ногу; солдаты вынесли его на плаще… Тучков при всех благодарил его; Иван улыбался — от радости, что скоро вновь увидится с матерью…
Однако как разнылась нога! Точно: снег повалил, погода портится…
Из шведских магазинов захватили только теплую одежду и одеяла, да еще подводы для ослабевших, обмороженных и горячечных больных, надрывавшихся от кашля. В три перехода достигли острова Бьёркё, а когда арьергард прибыл на старые квартиры в Вазе, из Або прискакал гонец с высочайшим повелением: перемирие прервать, корпусу графа Шувалова вновь вступить в шведские пределы, и чтобы ни он, ни Барклай-де-Толли, всемилостивейше пожалованный в генералы от инфантерии, "действий своих отнюдь не переставали, хотя бы парламентеры к ним и были присланы".
РЕГЕНСБУРГ
Целыми днями Лежён корпел над картами в кабинете Бертье, отмечая булавками с разноцветными головками позиции французских войск в Германии: маршруты следования подкреплений, местоположение магазинов, складов фуража и обуви, артиллерийских парков и транспортов, а также передвижения неприятеля, о которых доносила разведка. Рейнская Конфедерация, Тироль, Италия — на этой шахматной доске разыгрывалась непростая партия, которую затем предстояло перенести на настоящее поле. На живопись у полковника времени не оставалось, а ведь столько набросков просились на холст! Лежён был желанным гостем у Жерара — ученика Давида, ставшего ныне модным художником; в его доме собирались знаменитости: Корвизар, личный врач императора, химик Бертолле, Жорж Кювье, этот новый Линней, известный путешественник Гумбольдт, Тальма и мадемуазель Марс, живописцы Гро и Жироде; собратья увлеченно слушали рассказы Луи, впитывая военный опыт без опасности для собственной жизни, и давали ему ценные советы. Но воплотить их было некогда, Лежён даже не выполнил обещание императрице сделать для Мальмезона копию со своей картины "Биваки под Аустерлицем", которую император повесил в Тюильри, в галерее Дианы. Бедная мадам Жозефина! Слово "развод" в Париже передавали из уст в уста; императрица понимала, что рано или поздно это случится, и всё же всеми силами пыталась удержать своего мужа… Только ли из любви?