Пули свистели над головой, цокая о камень; солдаты бежали вперед, прижимаясь к стенам домов, пока не уперлись в несколько повозок с бочками. Соседний дом полыхал; должно быть, вино успели вытащить из погреба. Жаль, конечно, но… Вон там есть проход, скорее!
— Стойте! — К ним бежал австрийский офицер с небольшим отрядом. — Стойте, это порох!
Все вздрогнули: если бочки рванут, весь город взлетит на воздух! Несколько солдат впряглись в первую повозку и отвезли ее подальше; прочие опрокидывали набок, сбрасывая бочки и катя их по земле. Позабыв о том, что им надо сражаться друг с другом, французы и австрийцы трудились плечом к плечу, чтобы отвести общую для всех угрозу…
Австрийская артиллерия уже отошла за Дунай и лупила по мосту из десятков орудий. Махнув на всё рукой, Ланн разоружил сдавшихся в плен солдат и отправил их тушить пожары.
Наутро половина города еще горела; брошенные на улицах раненые отчаянно кричали при приближении огня; Лежён вновь слышал запах паленого мяса, памятный по Сарагосе. Грязные, растрепанные женщины бродили по пепелищам, размазывая по лицам сажу со слезами.
Император обходил войска, назначая новых офицеров взамен выбывших. Очередной сержант, вышедший из строя по приказу своего полковника, взял на караул; это был молодой парень сурового вида, показавшийся Лежёну красивым, несмотря на шрам, рассекший подбородок.
— Сколько у тебя ран? — спросил его Наполеон.
— Тридцать.
— Я не спрашиваю, сколько тебе лет; сколько ран ты получил?
— Тридцать! — гаркнул гренадер погромче, глядя прямо перед собой.
На лице императора промелькнула досада.
— Он что, простых вещей не понимает? — спросил он полковника. — Меня не интересует его возраст…
— Сир, он всё правильно понял: он в самом деле был ранен тридцать раз.
— Как! — Наполеон обернулся к сержанту. — И у тебя до сих пор нет креста?
Герой опустил глаза вниз, поправил портупею — крест оказался под ней. Император улыбнулся и шутливо потянул его за ус.
— Жалую тебя в офицеры.
— Вот это правильно, ваше величество.
БРАИЛОВ
Ров был ужасно глубок, да еще и с отвесными откосами и траверсами из всаженных в землю кольев, соединенных вершинами, в щели между которыми просунули свои рыла пушки. Артиллерийские батареи на валу образовывали бастионы, соединенные двумя большими куртинами; расставленные как попало орудия самого разного калибра были прикрыты турами — знакомая турецкая система, довольно успешная. Чтобы поразить пушки через амбразуры, нужно очень метко стрелять, а бреши в валу турки исправляли моментально. Против такой системы есть только одно средство: приблизиться параллелями и взорвать мину под бастионом. Ланжерон твердил это Гартингу (инженерному полковнику, голландцу и родственнику Сухтелена), которого князь Прозоровский сделал своим начальником штаба, но ничего не добился. Неспособность сомневаться в себе (сиречь упрямство дураков) казалась начальникам Гартинга решимостью, основанной на знании, а его безрассудная храбрость довершала дело, снискав ему всеобщее уважение.
В очередной раз осмотрев ретраншемент, Александр Федорович вздохнул и отправился обратно в лагерь, не обращая внимания на редкие ядра, свистевшие у него над головой. Русские пороху не боятся, но не они его выдумали. Кстати, порох у турок лучше, это заметно по дальности стрельбы.
Император Александр стремится уничтожить Порту раз и навсегда, это понятно. Не вырубленный до конца лес прорастает, так говорил еще Фридрих Великий. Однако от намерений до свершений путь весьма далёк, и всё зависит от исполнителей. Зачем было назначать главнокомандующим князя Прозоровского — почтенного, но немощного старца, начинавшего свой воинский путь одновременно с покойным Суворовым и привыкшего воевать так, как это делали в прошлом столетии? В российской армии есть немало отличных офицеров, молодых и решительных полководцев: Каменский, Багратион, Милорадович, Засс… "Ваше Величество выдвинули из Вашего арсенала самую старую пушку, которая будет непременно стрелять в Вашу цель потому, что своей собственной не имеет", — светлейший князь Потемкин писал так императрице о Прозоровском еще в прошлую турецкую войну. Конечно, письмо было приватным, однако при дворе сохранить секрет еще труднее, чем взять Измаил… Вот и сейчас поговаривают, что государь получает анонимные письма от недовольных его союзом с корсиканцем, которые грозят ему судьбой отца. Александру не нужны доморощенные бонапарты, способные сменить лавровый венок на императорскую корону — или переложить ее с одной головы на другую. Пусть будет "старая пушка", она-то не ворвется ночью в спальню…