У турок всего пятнадцать тысяч человек, включая янычар, отпущенных русскими пленных, вооруженных местных жителей, а также запорожцев, некрасовцев и русских дезертиров, но комендант Браилова Ахмет-эфенди — храбрый, умный, опытный военный — стоил целого гарнизона. Он даже отказался впустить парламентеров, посланных Прозоровским, и его уверенность — не пустое бахвальство.
Генерал-фельдмаршал разделил свои войска на три лагеря, соединив их редутами и флешами, которые обороняли казаки; на берегу Дуная поставили батареи. Одиннадцатого апреля подошла флотилия, состоявшая из десяти баркасов, которые князь велел построить из леса, вырубленного в Молдавии, и нескольких судов, прибывших в Галац из Константинополя и конфискованных русскими вместе с товаром. Ланжерон считал этот поступок совершенно незаконным, поскольку война тогда еще не была объявлена официально, но благоразумно держал свои мысли при себе, прекрасно зная, что в глазах русских законно всё, что делается во вред туркам. Захваченный товар был продан с большой выгодой для казны, а капитан Якимов, строивший баркасы, порадел и о собственной мошне, так в чём же дело? Греха тут никакого нет.
На следующий день открыли траншейные работы, копая по ночам. Турки сильно мешали этому своей убийственной стрельбой, а русские батареи, хотя и подожгли множество жилых домов в самом городе, не могли ничего поделать против земляных ретраншементов: ни пули, ни бомбы не проникали в ямы, выкопанные внутри вала, где прятался турецкий гарнизон. Зато одно турецкое ядро долетело к самой палатке Прозоровского, и князь тотчас вышел из лагеря; правда, потом вернулся. Ланжерон досадовал на него за это: какая непростительная слабость! Русские любят видеть своими командирами бесстрашных храбрецов. В девяностом году французские волонтеры Арман де Фронсак (нынешний "дюк Деришелье", как называют его русские), Шарль де Линь и сам Ланжерон три недели провели под турецкими ядрами, осаждая Измаил; на войне надобно терпеть подобные неприятности.
Император Александр требовал быстрого перехода через Дунай и решительных действий, чтобы принудить султана уступить Бессарабию, Молдавию и Валахию, забывая при этом, что Прозоровский — не Суворов. Фельдмаршал решил по старинке овладеть прежде крепостями на левом берегу Дуная, а уж затем переправляться на правый. Пылкий Милорадович, не сомневавшийся в успехе, положил семьсот человек под стенами Журжи, однако сумел взять Слободзею. Один полк стоял у Калараша, карауля турок в Силистрии, к Браилову из Фокшан шел Кутузов.
Браилов, Мачин, Измаил! Репнин, Суворов, Кутузов! Эти имена должны были воодушевить на новые подвиги, но Ланжерон не был склонен умиляться воспоминаниям. Героизм оправдан, когда он приводит к результату. Вот, например, Измаил: Репнин занял его в 1770 году — по окончании войны его вернули Турции. Двадцать лет спустя тот же Репнин уже не сумел взять эту крепость, которую турки сделали неприступной, но после многотрудной осады это удалось Суворову. Ланжерон был там, он видел весь этот ад своими глазами! Всего через год Измаил вернули Порте. Прошло еще двадцать лет, бывший комендант Измаила Кутузов вновь движется той же разбитой колеей… Сколько можно продолжать этот бег в колесе?
Князь Прозоровский отправил генерала Засса захватить Мачин, чтобы турки не получили оттуда помощи. Двадцать лет назад победоносный Репнин шел к этой крепости в июле, по сухой твердой земле, теперь же войскам пришлось продвигаться по затопленной водой пойме, заросшей тростником, увязая в грязи. Добравшись, наконец, до места, Засс обнаружил, что Мачин не только занят турками (это был сюрприз), но и отменно укреплен, взять его малыми силами невозможно. Развеять сладкий самообман — какое вероломство! Вместо того чтобы отправить часть армии через Дунай на помощь Зассу, как советовали все, кроме Гартинга, Прозоровский решил штурмовать Браилов: видно, взалкал лавров графа Рымникского.
Ах, мало состоять в родстве с генералиссимусом, чтобы заменить его! Солдаты фельдмаршала не любили: после привольной жизни при покойном Михельсоне их вновь приучали палкой к дисциплине, утомляли учениями, заставляли жить в вонючих землянках, тогда как подагрик главнокомандующий не разделял с ними тягот походной жизни. Офицеров же самый старый георгиевский кавалер предупредил, что кресты на них сыпаться не будут, а зачем же тогда гноить себя в безлюдной степи, где больше нечем поживиться?