Мимо него куда-то бежали люди; барабаны выбивали дробь на две четверти (си первой октавы, — отметил про себя Людвиг). Он тоже пошел посмотреть, что случилось. Внизу к эспланаде скакали двое французов, один из них держал саблю с привязанным к ней белым платком. Резко вступила труба (соль-соль-сооль, соль-ми-доо), навстречу французам вынесся небольшой отряд гусар, сбоку бежали горожане… Трудно было понять, что происходит, но вот французы во весь опор поскакали к своим, белого платка у них уже не было, один поддерживал другого правой рукой… Драпают! Толпа взорвалась ликующими криками; офицеры отдавали команды, несколько пушек выстрелили разом; Людвиг вздрогнул, зажал уши руками и чуть не закричал от боли. Теперь стреляли со всех сторон, из пушек и мушкетов, ядрами и картечью. Бетховен опрометью бросился бежать: вниз, направо, прямо, вверх по нескончаемо длинной лестнице; остановился, запыхавшись, у дверей — и только тут вспомнил про ружье, оставленное на валу.
Сен-Марсу, высланному парламентером, отсекли саблей щеку. Неслыханно! Ты сам видишь, Ланн, что нам не о чем с ними разговаривать. Мы предлагали им открыть ворота и обойтись без кровопролития; они открыли стрельбу. Теперь жители предместья, по которому жарят ядрами, умоляют меня о защите. Меня! Пусть сами несут письмо к эрцгерцогу Максимилиану; своих офицеров я к нему больше не пошлю. Спрячьте двадцать гаубиц в ближайших ко рву домах, но из них пока не стреляйте — до темноты. Что? От Массена? Он занял Пратер? Отлично!
Канонада похожа на далекие раскаты грома, но затем раздается гудение басовой струны, от которого свербит в ушах, нарастающий вой, отдающийся зубной болью… Снаряд пролетает над самой головой, вот он уже дальше; грохот, пол дрожит под ногами, звон битого стекла, визг Иоганны (о, как несносен мерзкий голос этой вульгарной женщины!), нескончаемый плач трехлетнего Карла. "Да замолчите вы все, наконец!" — кричит Людвиг. Невестка набрасывается на него с бранью, Карл-старший пытается унять свою жену и усовестить брата, мальчик ревет что есть мочи. На улице кто-то кричит: "Пожар! Пожар!" Топот ног по лестнице, женские вопли… Невыносимо, невыносимо!
Кажется, стихло… Четыре часа утра, скоро рассвет.
На улицах пусто, редкие солдаты жмутся к стенам домов, только пожарные деловито бегут куда-то с лестницами, топорами и баграми. Вон, в самом деле, чья-то крыша горит. И еще, и еще… Кажется, на Грабене. И на Мельмаркте. Неужто церковь Св. Петра? Нет, напротив — дом "Всевидящего ока". А там что за зарево? Это Таборский мост. Армия уходит из Вены. Они нас бросили!
Трам-тарарам, трам-тарарам… Барабанщик был немногим выше своего барабана и высоко поднимал локти, стуча палочками. Перед самыми воротами Бурггор он вынул из-за пазухи большое письмо, держа его в вытянутой руке, чтобы всем было видно. Два караульных солдата, отряженные офицером, повели его через площадь в замок, довольно грубо толкая в спину.
Несколько минут спустя у ворот появились два французских офицера, одетых с иголочки; они шли под руку, как на прогулке. Остановились сказать пару слов офицеру по-немецки и беспрепятственно вошли в город, продолжая весело болтать и кланяясь дамам. Вслед за ними явились четыре гренадера без ружей. Их пропустили, ни о чём не спросив; они вошли в кафе, положили на стойку горсть монет и преспокойно принялись играть на бильярде в ожидании обеда. Ошеломление сменилось веселым удивлением; возле кафе столпились зеваки, заглядывавшие в окна, как будто игра на бильярде была чем-то невиданным. В это время в город вступил отряд артиллеристов, направившийся прямо к арсеналу, за ним — батальон гренадер, занявший гауптвахту перед замком, наконец, всадник в шитом золотом мундире с небольшою свитой. Австрийский офицер у ворот, поколебавшись, отдал ему честь; всадник кивнул и проехал к замку. Снова послышался барабанный бой, но только не одинокого барабанщика, а целого взвода: четко шагая в ногу, к воротам шла целая дивизия с развернутыми знаменами. Французы полились нескончаемым потоком: пехота, кавалерия, артиллерия, снова пехота… Солдаты бесцеремонно врывались в дома, занимали лучшие комнаты, обшаривали погреба и кладовые, брали себе всё, что приглянется.
…В замке повсюду следы поспешного бегства: опрокинутая мебель, оплывшие свечи в канделябрах, обрывки бумаг в камине… В приемной покоев императрицы нечем дышать; некоторые посетители мерно прохаживаются взад-вперед, другие обмахиваются шляпами. Они ждут уже больше двух часов. Наконец двери покоев раскрылись, оттуда вышел человек средних лет, в мундире, расшитом дубовыми листьями, с орденской звездой на груди — граф Андреосси, французский посланник в Вене, назначенный теперь ее генерал-губернатором. На его губах застыла любезная улыбка, однако в манере держаться, осанке, повороте головы было нечто… цезарское, чего не замечалось прежде.