— Чем могу служить, господа?
Почти все визитеры были ему знакомы по званым ужинам. Раньше он был заинтересован в них, теперь они пришли просить его о… справедливости. Войска, размещаемые на постой, составляют больше половины населения Вены; согласитесь, что это неудобно. Нельзя ли вывести их куда-нибудь в лагеря? Всё-таки на дворе май. К тому же солдаты ведут себя неподобающим образом; было бы гораздо лучше, если бы их употребили для наведения порядка: в городе царит анархия, чернь громит лавки и магазины! И этот военный налог в пятьдесят миллионов флоринов — совершенно непосильное бремя для обывателей, покинутых своими правителями на произвол судьбы.
Граф выслушал просителей сочувственно, на его лице отразилось живейшее участие.
— Вы правы, это большое несчастье, — сказал он, — но вашему императору не стоило хвататься за дубину Геркулеса, раз у него нет сил ее поднять. Честь имею, господа.
Часовым, расставленным в аллеях Шёнбрунна, было приказано пропускать всех прилично одетых людей; к началу большого парада во дворе замка уже собралась порядочная толпа венцев, желавших поглазеть на императора французов. Чернышев отметил про себя, что и здесь, как в Вальядолиде, ни Дюрок, ни Бертье не приняли никаких видимых мер для личной безопасности Бонапарта, хотя молодые офицеры из свиты Наполеона не раз выражали беспокойство по этому поводу: не приведи Бог, чтобы в толпу затесался один-единственный фанатик, готовый пожертвовать собой во имя мщения! Впрочем, у Бонапарта может быть свой расчет: показывая, что не боится, он внушает трепет заурядным людям, отваживая их от самой мысли о покушении. Человеку свойственно дрожать за свою жизнь; не ведающий этого страха возносится выше простых смертных. Какой он всё-таки позёр.
Каждый чего-нибудь боится. Бонапарт страшится потерять свою власть, основанную на мифе о его непобедимости. И непогрешимости.
Ещё до сдачи Вены он велел Ланну занять острова на Дунае против Нусдорфа и навести там мост вместо того, что сжёг Максимилиан. Генерал Сент-Илер отправил туда несколько рот понтонеров и стрелков; австрийцы атаковали их превосходящими силами и всех перебили. Наполеон сам был на берегу; пуля пробила его шляпу; он дал шпоры коню и поскорее выехал с узкого места на возвышенность, откуда мог наблюдать гибель храброго отряда без опасности для себя. "Безумец Сент-Илер! Я же велел ему послать всего полсотни вольтижеров!" Кого он хотел обмануть? Чернышев знал, что это неправда, — все знали. Но сделали вид, будто верят. Бонапарт — ничто без своих маршалов и генералов, но и они без него ничто.
Гренадеры прошли церемониальным маршем и выполнили ружейные приемы. Их жилеты и панталоны сияли белизной, медные налобники высоких меховых шапок с красными султанами ярко сверкали. Наполеон в своем синем рединготе и маленькой шляпе совсем бы затерялся на их фоне, но в том-то и штука! Так просто были одеты только он и Бертье. К тому же он не стоял как истукан, а постоянно находился в движении, то засовывал одну руку за борт жилета, то закладывал обе руки за спину, то лез в карман за очередной понюшкой табаку. После парада несколько армейских офицеров и нижних чинов подошли к нему запросто и подали прошения; Бонапарт выслушал их ласково, о чём-то спросил, передал бумаги Бертье и жестом отпустил их. Выполнит он их просьбы или нет? Скорее всего, нет, но они будут счастливы лишь от того, что он говорил с ними!
Наполеон заметил Баварского королевского принца, тотчас подошел и обнял его. Вот кто наверняка не будет счастлив, удостоившись императорского прикосновения! Принц Людвиг — крестник несчастного Людовика XVI, казненного карманьольцами; он смиряет свое сердце, подчиняясь необходимости, воле отца и здравому смыслу, но как только получит возможность действовать согласно своей совести… Людям, на которых опирается Бонапарт, это слово неведомо. Взять хотя бы Фуше и Талейрана, способных отречься от кого угодно не трижды за час, как святой Петр, а все тридцать три раза, лишь бы им за это заплатили. Наполеон их презирает и ненавидит, но не решается прогнать, потому что таких людей лучше иметь при себе, чем против себя. Правда, он как будто не догадывается, что они способны предавать не только за спиной, но и глядя прямо в лицо. Зато он разучился верить в честность и неподкупность, любой бескорыстный поступок вызывает у него недоверие, заставляя подозревать в далеко идущем искательстве и видеть интригу там, где ее нет. Поэтому Чернышев не отказывается от подарков: пусть Бонапарт думает, будто видит его насквозь.