Шел четвертый час пополудни. Молодая гвардия, стойко державшаяся весь день под ядрами, рвалась в сражение. Решившись, Наполеон приказал Мутону взять четыре батальона фузилёров и отбить Эсслинг, а Раппу с гвардейскими егерями идти на помощь Массена. По пути Раппу встретился адъютант Бесьера, спешивший с донесением к императору; узнав о том, куца он идет, адъютант указал рукой на огромную неприятельскую колонну, надвигавшуюся на Эсслинг: если вы не поддержите Мутона, его непременно разобьют. Рапп колебался: выполнить приказ или послушать голос совести? Совесть победила, он пошел на Эсслинг.
Мутон уже вел своих людей в штыковую атаку на горящую мызу, где засел венгерский батальон; генерал Гро с отрядом императорской гвардии взял штурмом кладбище; захваченные врасплох австрийцы сдавались в плен. Что с ними делать? Их слишком много; отправить в тыл под конвоем — значит ослабить свои силы, ведь каждый человек на счету, оставить здесь — слишком опасно… Пленных не брать! Семьсот человек, сложивших оружие, были заколоты среди могил.
Теперь и малый мост разбит! Разъехавшиеся понтоны цепляли баграми, связывали канатами, крепили к опорам, балкам, сколачивали планками — какое-то время мост продержится, но надо спешить, ведь это единственный путь на Лобау! Выслушав донесение, Наполеон отправил Лежёна к маршалу Ланну — спросить, сколько он сможет продержаться.
— Сойдите с коня, полковник, тут постреливают.
Ланн сидел со своими офицерами за небольшим холмиком, кругом летала картечь. Три сотни гренадеров лежали пластом или скорчившись, прикрывая голову ранцами; деревянная изгородь должна была защитить их от кавалерийских атак. Картечь выбивала из земли фонтанчики пыли.
— Помните Сарагосу? Как мы сидели в траншеях? Там приходилось еще хуже, но город всё-таки сдался…
— Император спрашивает, сколько времени вы сможете удерживать позицию.
Ланн обвел рукой поле за холмиком.
— У меня остались только эти люди, но у них больше нет патронов, и я не знаю, где их взять. Передайте императору, что мы будем держаться до последнего человека.
У малого моста толпились раненые, напирая друг на друга, чтобы поскорее перейти. Плотники отпихивали их в сторону: мост опять сорвало, и его еще не закончили восстанавливать. Наименее изувеченные цеплялись за канаты, карабкались в лодки, мешая друг другу. Раненые и брошенные лошади, привыкшие следовать за человеком, тоже лезли в эту толпу, усугубляя сумятицу. Сбитые с ног люди падали в воду, захлебывались, тонули, человеческие обрубки уносило волной, пробиться обратно на берег не было никакой возможности. Лежён похолодел: нужно немедленно переправить на остров императора! Нельзя допустить, чтобы он погиб или попал в плен!
— Vive l’empereur!
Это кричали раненые, когда Бонапарт с Бертье и Дюроком медленно шли через лесок, где разместился полевой госпиталь. Чернышев следовал за ними; Бонапарт почему-то взял с собой именно его, хотя он был моложе в чине, чем адъютанты императора и даже остальные русские волонтеры. Хотел, чтобы он увидел эту картину и сообщил о ней в донесении государю? Израненные, исстрадавшиеся, окровавленные люди, которых Бонапарт привел сюда, за тридевять земель от дома, и заставил погибать на этой чертовой реке, расступались перед ним, восклицая: "Да здравствует император!" У одного была повязка на глазах, он не мог видеть своего императора, но тоже кричал.
У моста суетился полковник Лежён, отдавая распоряжения. В этот момент, точно в греческой трагедии, показалось небольшое шествие: несколько раненых гренадеров, с одной рукой на перевязи, держали здоровыми руками носилки из Скрещенных ружей и плащей; позади ковылял раненый офицер, поддерживая голову лежавшего на носилках. По толпе пронесся шелест: "Ланн! Ланн! Это Ланн!"
Маска бесстрастия мгновенно спала с лица Наполеона. Он подбежал к носилкам и опустился перед ними на колени.
— Ланн, дружище, ты узнаешь меня? — говорил он со слезами в голосе. — Это я, Бонапарт, твой друг!
Лицо Ланна казалось восковым, он потерял много крови. Веки слегка дрогнули, серые губы прошептали:
— Прощай, я умираю…
Деревья шумели, терзаемые ветром, который гнал темные тучи, скрывая звезды и узенький серп молодой луны. Время от времени Наполеон шел справиться о Ланне, брал его холодную руку в свои ладони, поддерживал голову, когда тот просил пить. Ему рассказали, как это случилось: Ланн присел на кочку, скрестив ноги; именно туда и ударило ядро, прилетевшее из Энцерсдорфа и отскочившее от земли. Левое колено было разбито вдребезги, все сухожилия порваны, из артерии хлестала кровь; правое колено тоже пострадало, но не так сильно. Раненого перенесли на Лобау; Лоррей отнял ему левую ногу.