Хозяин вскочил в седло гнедого английского скакуна с мускулистыми ногами и длинной шеей, на которой красовалась легкая глазастая голова с широкими ноздрями; Булгарину подвели невысокую андалузскую лошадь серой масти с роскошным хвостом и горбоносой головой. Сразу за воротами пустились галопом; князь Доминик несся впереди, Фаддей залюбовался его красивой, крепкой посадкой. Прогулка взбодрила и развеселила его, оставив, впрочем, осадок зависти: эх, кабы ему такую лошадь!
Обедали уже в столовой, как полагается. Предки князя Доминика на старинных портретах придирчиво рассматривали его гостей: генерала Моравского с женой и дочерью, трех братьев Рейтанов, Тадеуша Чацкого… Булгарин стушевался в такой компании; он по большей части молчал, слушая других. Разговоры велись на польском, то и дело переходя на французский. Лоб Чацкого, занимавший теперь половину головы, блестел под лучами солнца, проникавшими сквозь отдернутые шторы, его начавшие седеть кудри сияли нимбом; он увлеченно говорил о новых экземплярах, добытых для нумизматической коллекции. С монет разговор перекинулся на историю (Чацкий заспорил с соседом по поводу дат правления одного из польских королей), а оттуда — на необходимость просвещения для поддержания патриотизма: откуда ему взяться, если юношество не будет знать истории, литературы, языка своего народа — главнейшего достояния, завещанного нам предками? В трех губерниях, куда пан Тадеуш был назначен инспектором учебных заведений, всего пять школ! Тадеуш Рейтан с жаром доказывал, что школы необходимы не только для шляхты или мещан, но и для крестьян, которым надлежит предоставить личную свободу, и он намерен первым сделать это в своем поместье. Моравский начал ему возражать, Доминик Рейтан встал на защиту брата, добавив, что французы скоро освободят Варшаву и введут там свои законы, отменяющие крепостное право, так почему же нельзя сделать того же в Литве? Булгарин забеспокоился из-за того, что спор вот-вот перейдет на зыбкую почву политики, и бросил быстрый взгляд на Радзивилла, но князь Доминик был поглощен беседой со своей хорошенькой кузиной Теофилией — дочерью Моравского.
После обеда Булгарин с удивлением увидел Майера среди дворни, дожидавшейся в прихожей: лакей князя Доминика привез его сюда из трактира вместе с вещами, поскольку барину отведена комната в замке. Вечером были танцы, карты, легкий ужин; Фаддей ушел спать, намереваясь завтра как-нибудь улучить минуту, чтобы поговорить с князем о своем деле.
Но утром приехали новые гости. Князь был постоянно окружен приятелями или любезничал с дамами. После завтрака снова скакали на лошадях; компанию Доминику составила Теофилия, лихо ездившая верхом. Булгарин знал, что она замужем за Юзефом Старжинским, да и князь был женат — кажется, на Изабелле Мнишек, но ни того, ни другой в замке не было, а взгляды, которыми обменивались кузены, та вольность, с какой он брал ее за руку, давали понять, что… Почему же отец ее спокойно смотрит на это? И даже мать? Ведь это же скандал? Впрочем, лучше не вмешиваться в чужие дела, особенно в гостях.
За обедом общим разговором неизменно завладевал Чацкий — он обладал горячим темпераментом, несомненным ораторским даром и чувством юмора. Булгарин боялся осрамиться, если его вдруг спросят, читал ли он какой-нибудь из трудов Чацкого по истории или правоведению, но этого не случилось; сам автор был не настолько тщеславен, чтобы поинтересоваться, к тому же, как понял Фаддей, его одолевали другие заботы: на имя государя поступил донос о том, что программу обучения для Кременецкого лицея на Волыни, основанного Чацким, составлял Гуго Коллонтай, освобожденный из австрийской тюрьмы хлопотами князя Адама Чарторыйского. У русского правительства возникли опасения, не превратится ли Кременец в рассадник якобинской крамолы; лицей хотят перенести в Киев, а Чацкому предписано выехать в Харьков под надзор властей. Кто-то вспомнил, что попечитель Харьковского учебного округа — граф Северин Потоцкий, и Булгарин с радостью подхватил, что граф Северин — в высшей степени достойный, добрый и честный человек, его собственный благодетель; он, несомненно, разберется в этом деле и устроит его как нельзя лучше. После этой речи на Фаддея впервые обратили внимание, чем он был немало польщен.
Князь Доминик в карты не играл, но при этом уплачивал проигрыши своих приятелей; деньги как будто не имели для него никакого значения. Зато он охотно и изящно танцевал; темноокая Теофилия с русыми кудряшками на лбу была его неизменной партнершей в мазурке. Булгарин немного вальсировал, но лишь тогда, когда остро не хватало кавалеров; легкие подвижные польки с лукавыми глазами были совсем не похожи на Töchter[10] немецких бюргерш, с которыми он отплясывал в трактирах на Крестовском острове, а корнет менее всего желал сделаться предметом для насмешек. Поэтому он всегда держался настороже с записными шутниками из местной молодежи, опасаясь клюнуть на какую-нибудь мистификацию.