…Конногвардейский полк пришел в свои казармы, простояв неделю под Петербургом на биваках. По ночам выставляли охранение для предупреждения дезертирства: за четыре перехода от Тильзита до русской границы сбежало около ста кавалергардов. В первую ночь в столице поручик Волконский был назначен дежурным офицером. Скучать ему не пришлось: один из нижних чинов повесился.
— Поздравляю и желаю вам больше!
Великий князь Константин обнял Фаддея и поцеловал; корнет вернулся в строй, сжимая в одной руке императорский рескрипт, а в другой — крест ордена Св. Анны и темляк клюквенного цвета с желтой каймой. Не удержавшись, он развернул бумагу и прочитал несколько раз подряд:
"Господин корнет Булгарин!
В воздаяние отличной храбрости, оказанной Вами в сражениях 1-го и 2-го июня, где Вы, быв во всех атаках, поступали с примерным мужеством и решительностью, жалую Вас орденом Св. Анны третьего класса, коего знаки препровождая при сем, повелеваю возложить на себя и носить по установлению, будучи уверен, что сие послужит Вам поощрением к вящему продолжению усердной службы вашей.
Пребываю вам благосклонный Александр".
Цесаревич был теперь инспектором всей кавалерии, поэтому в зале Мраморного дворца, где проходило награждение новых кавалеров, было довольно многолюдно. Булгарин смотрел, как князю Борису Четвертинскому (родному брату Марии Нарышкиной) вешают на шею крест ордена Св. Владимира — в пару к синему мальтийскому кресту "Pour le mérite"[14] с золотыми прусскими орлами меж лучей. Кавалергарды, уже имевшие награды, выходили за своим "Владимиром" или золотой шпагой "За храбрость" так, будто для них это было делом обычным, но уланы, получившие свой первый орден (восемь поручиков и девятнадцать корнетов), ликовали и в восторге обнимались с товарищами. Старжинский получил "Владимира" с бантом и был произведен в поручики, его искренне поздравляли. "Ничего, — подумал Булгарин про себя, — лиха беда начало! Великий Суворов тоже начинал с аннинского креста!"
Из Мраморного дворца высыпали шумной ватагой. С серого ноябрьского неба сыпался мелкий холодный дождь, но в душе сияло солнце и пели птицы. "К Демуту!" — раздалось сразу несколько голосов. Кавалеры отправились на Большую Конюшенную.
Француз Юге, которого вдова Демута поставила управлять трактиром, лично вышел встречать господ офицеров и указал им свободные столы. Было время обеда, почти все места занимала богатая публика из числа постояльцев и других приезжих; корнеты и поручики дерзко разглядывали дам и делились между собой впечатлениями.
— En voilà qui se pavanent avec leurs sabres d’âne![15] — услышал Булгарин.
Фраза была произнесена негромко, но вполне отчетливо молодым господином во фраке оливкового цвета, приставившим к глазам лорнет. Его приятели рассмеялись. Из-за соседнего стола тотчас встал высокий худощавый кавалергард и подошел к шутникам.
— Monsieur, vous m’avez adressé la parole, j’ai mal entendu; voulez-vous répéter?[16]
Булгарин заметил красный анненский крест на эфесе его палаша.
— Moi? Non, pas du tout…
— Alors, vous me traitez de menteur?
— Mais non, Monsieur, c’est un malentendu, je vous assure…[17]
— Мишель, оставь ты этих рябчиков! — окликнул кавалергарда его товарищ. (Рядом с "Владимиром" на его груди сиял золотой крест за Прейсиш-Эйлау.) Но тот пристально смотрел на франта своими темными глазами неопределенного цвета.
— Eh bien?
15
Красуются тут со своими ослиными саблями!
17
Я? Нет, вовсе нет. — Так значит, вы почитаете меня лжецом? — Нет, сударь, уверяю вас, это недоразумение