Маскарадная зала была в доме Кушелева на Дворцовой площади; за вход взимали по одному медному рублю, как и в театр, зато шампанское в буфете стоило не меньше двух рублей за бутылку, жареный рябчик — двадцать пять копеек, а уж если дамы захотят фруктов или мороженого… На днях французский посланник истратил целое состояние на груши, выписанные из московской оранжереи. Груш было всего десять, перед самой отправкой в Петербург их украли; вора нашли и сдали в солдаты, груши доставили Коленкуру, но три из них дорогой испортились, а остальные семь он купил по сто рублей за штуку. Булгарин со своим жалованьем в сто девяносто два рубля в год мог прокутить только два червонца из "аннинской" пенсии и уже прикидывал, у кого бы занять денег, если он потратит больше. Скряжничать — моветон, к тому же у Фельета будет весь дипломатический корпус и высший свет, возможно, даже члены императорской фамилии; француженки горели от возбуждения в предвкушении этого вечера, намереваясь мистифицировать важных особ.
Однако пора ехать. Булгарин вышел на лестницу… О ужас! Внизу раздавались шаги со звоном шпор. Спрятав за спину венец из перьев, корнет остановился у фонаря, молясь о том, чтобы великий князь ограничился проверкой журнала на гауптвахте, но нет, он идет сюда! Булгарин вытянулся во фрунт и вскинул руку к шапке, отдавая честь; накинутая в один рукав шинель упала на пол. Константин вытаращился на трико с коралловыми бусами.
— Булгарин? — узнал он Фаддея.
— Так точно, ваше высочество!
— Ты же сегодня дежуришь? Хорош! Мил! Обожди меня здесь.
В животе что-то свернулось жгутом, Фаддей почувствовал кислый привкус во рту. Ну вот и съездил к Фельету! Теперь вместо маскарада его отправят на гауптвахту. Зачем он только пошел к Фашу? Сейчас бы уже катил в санях по Невскому… Цесаревич, сопровождаемый адъютантом, вернулся из полковой канцелярии.
— Ступай за мной! — обронил он на ходу.
Булгарин спустился вслед за ними и встал на запятки саней. "Пошел!"
От быстрой езды и морозного воздуха слегка кружилась голова. Сани остановились у Мраморного дворца; от окон первого этажа на снег ложились яркие полотнища света, расчерченные на квадраты. Шинели оставили в передней; великий князь велел Булгарину надеть на голову перья и за руку ввел его в гостиную, полную дам в маскарадных костюмах.
— Voilà, mesdames, un échantillon du régiment que j’ai l’honneur de commander![24] — объявил Константин, вытолкнув Булгарина вперед.
Раздался дружный смех и плеск ладоней. Дамы окружили Фаддея. Тут были в основном польки: графиня Иллинская (жена сенатора и добрая знакомая Антонины), Жанетта Четвертинская (родная сестра князя Бориса, и, как утверждали сплетники, пассия цесаревича), Потоцкая, Сангушко… Булгарин поклонился им, вызвав новый приступ веселья.
— Извольте идти! — приказал ему Константин суровым тоном.
— На которую прикажете? — уточнил Фаддей, имея в виду гауптвахту: обратно в Стрельну или на петербургскую?
— Можете выбирать! — На этих словах цесаревич отвернулся, чтобы не показать, что и он тоже улыбается.
У подъезда Булгарина догнал лакей: графиня Иллинская просит подождать в сенях. Из гостиной доносился хор женских голосов, щебетавших по-французски; вот он сменился хлопаньем в ладоши; тот же лакей попросил корнета пожаловать в зал. Константин с видом милосердного Тита объявил ему, что прощает эту шалость, склонившись на просьбы заступниц, но в первый и последний раз. Немедленно ступайте в эскадрон! Фаддей поклонился, щелкнув каблуками, и вышел.
Француженки, наряженные креолками, ждали его у мадам Ксавье. Узнав о несчастном происшествии, они стали уговаривать корнета переменить костюм и всё-таки поехать — под маской его никто не узнает, но Фаддей был тверд: теперь он знал доподлинно, что цесаревич тоже будет у Фельета, и если злая судьба вновь столкнет их друг с другом, Булгарину не поможет даже заступничество Богородицы. К тому же обманывать нехорошо.
На стрельнинской гауптвахте он попросил дежурного записать в книгу час и минуту своего прибытия (Константин непременно проверит) и отправился спать.
Состязаться в прыганье предложил Уваров-Чёрный, но он же и выбыл после первого тура. Теперь он внимательно следил, чтобы никто не заступал за черту, проведенную на полу мелом, и делал отметки после приземления. Мундиры были сняты уже давно, а ради прыжков решили и разуться. Булгарин продержался всего три тура, хотя очень старался — он был единственный улан среди кавалергардов (граф Станислав Потоцкий принимал его у себя по землячеству) и хотел отстоять честь полка, однако обильный обед, орошенный парой ящиков шампанского, сильно умерил его прыть. Толстый хозяин квартиры в состязании не участвовал — кипятил воду для пунша, но подбадривал участников и заразительно смеялся. В последний тур вышли Левашев и Лунин, и после их прыжка поднялся гвалт: Левашев уверял, что прыгнул на полдюйма дальше, Уваров возражал, что он одной ногой проскользнул вперед, прочие разделились на партии, и могло бы дойти до поединка, если бы Потоцкий не крикнул: "Берегись! Кипяток!" Все замолчали и обступили стол с большой чашей, глядя, как он священнодействует, поливая из бутылки лимонный сахар. Лунин с Волконским обменялись парой фраз по-английски; Булгарин ничего не понял, а Потоцкий отвечал им по-французски, что рома сейчас достать нельзя, сойдет и водка. Голубое пламя стекло с серебряной ложечки и охватило всю чашу. Выждав немного, Потоцкий погасил огонь, накрыв чашу крышкой, затем снял ее, раздал друзьям половинки лимона (свежий запах выжатого сока был подобен поцелую) и следом осторожно влил горячую воду из кастрюльки.
24
Вот, сударыни, образчик полка, которым я имею честь командовать!