…— Откуда это у тебя?
Булгарин пробормотал что-то невнятное.
— Эти вопросы предложены шпионом, неосторожный человек может заплатить за это своей честью и всей карьерой! — Искрицкий с негодованием бросил бумажку на стол. — Ты должен объявить об этих вопросах и о том, кто дал их тебе.
— Я не могу! — воскликнул Фаддей в отчаянии.
Искрицкий оторопел.
— Как? Ты… уже?
— Нет-нет, — поспешил разубедить его Булгарин, — я никому не говорил об этих вопросах, кроме тебя, но их дала мне женщина, которую я обожаю!
Слова вырвались случайно, заставив его густо покраснеть. Пылая ушами, он залепетал о том, что там всё уже кончено, своей чести он не уронит, но ничего не надо объявлять, он всё уладит…
— Делай как знаешь, — раздраженно махнул рукой Искрицкий. — Но помни, что это дело весьма опасное.
Бумажку они сожгли на свече. Собравшись с духом, Фаддей пошел на Малую Морскую.
— Thadée!
Шарлотта вспорхнула ему навстречу, тетушка поздоровалась и вышла в соседнюю комнату.
— Сядь, пожалуйста, нам нужно поговорить.
Нарочно не замечая ее протянутой руки, Булгарин сел на стул у столика, закинув ногу на ногу и насупив брови. Шарлотта опустилась на софу.
— Ответь мне: что значат твои статистические вопросы? — отрывисто спросил Фаддей. И тотчас добавил, не дав ей рта раскрыть: — Я знаю всё! Ты… ты…
— Ах! — Шарлотта закрыла лицо руками. — Злодей! Ты погубил меня!
Она с рыданиями повалилась на софу; явилась тетушка, верно, подслушивавшая у дверей, заквохтала, засуетилась, пихая Шарлотте какой-то флакончик, та отбивалась: "Оставьте меня! Я так несчастна!"
Фаддей знал, что слезы непременно будут; дорогой он воображал себе сцену их объяснения, чтобы подготовиться к ним и остаться непреклонным, но Шарлотта плакала совсем не так, как актрисы из французской труппы; при виде хлюпающего носа и слипшихся ресниц он утратил самообладание и бросился перед ней на колени.
— Нет, нет, я не погубил тебя и никогда не погублю! — Он хватал ее за руки и заглядывал в глаза. — Прошу тебя, успокойся и выслушай!
Тетушка снова удалилась.
Теперь они сидели рядом. Фаддей говорил, что не винит ее: она так молода и неопытна, ее наверняка принудили силой, но это игра с огнем, рано или поздно всё откроется, ей нужно уехать — сейчас, немедленно; долг приказывает ему донести, сердце велит иное, но если она останется в Петербурге хоть на неделю, он ни за что не ручается.
— Mais Thadée, je l’ai fait pour toi![25]
Булгарин лишился дара речи. Она смотрела на него покрасневшими, но невыразимо прекрасными глазами, взволнованной груди было тесно в вырезе платья. Теперь говорила Шарлотта: он был так добр к ней, когда она тосковала на чужбине! Только поляк, изгнанник, способен понять, что это значит — покинуть свое отечество не по своей воле! Поляки кажутся счастливыми, скрывая свою боль, потому что они горды; французы всегда уважали поляков, их мужчины храбры, а женщины самоотверженны, но помочь им вернуть свою отчизну может только Наполеон! Она показала бы себя неблагодарной, если бы…
— Прощай! — крикнул Булгарин и опрометью бросился вон.
Скатившись с лестницы, он прыгнул в сани, велев вести себя на Крестовский; его трясло как в лихорадке. Горячие слезы обжигали замерзшие щеки; он бродил по пустой дороге один, пока не стемнело.
Наутро отмороженные уши покраснели и распухли, но Фаддей, не обращая внимания на шутки товарищей, весь день не выходил из манежа. Он вдруг сделался образцовым служакой, первым являлся на развод, не пропускал ни одного учения — ни эскадронного, ни ротного, ни даже унтер-офицерского, так что и ротмистр Кирцели стал ему удивляться. Отрабатывая аллюры и перестроения, Булгарин раз за разом прокручивал в голове свой разговор с Шарлоттой, задним умом подсказывая себе правильные слова и фразы. "Послушай меня: уезжай, — говорил он ей в мыслях. — Ты играешь в опасные игры; помни, что к России прилегает Сибирь. Я не объявлю твоего имени, но знай, что ты заблуждаешься насчет поляков. Если поляк надел русский мундир, он будет верен своему государю!" Он сжег все её записочки, которые бережно хранил.
Выждав десять дней, Булгарин получил увольнительный билет и отправился в Петербург. Квартира на Малой Морской была пуста; мадам Ксавье сказала, что баронесса уехала в Вену.