Комната была просторная и чистая, с простой деревянной мебелью. Корнет, переводчик и лазутчик уселись за стол, им подали соленую рыбу с яичницей и крынку кислого молока. Поселяне устроились на скамьях, положив руки на колени, и смотрели, как они едят; те, кому места не хватило, встали у стены. Это действовало на нервы.
С едой расправились быстро, но тотчас уйти не получилось. Седой старик, сидевший в середине лавки, подал голос:
— Вы, верно, возвращаетесь в Россию, господин офицер?
— Нет, я еду в Рауталампи к главному отряду.
(Пусть так и скажут своим, если те вздумают устроить засаду.)
— Странно, — сказал старик. — А мы слыхали, что господа русские погостили и возвращаются домой.
Булгарину стало тоскливо. Он опасался разговоров "о политике", не зная точно, что можно говорить, а что нельзя и где проведена черта, к которой лучше не приближаться. Почта сквозь финские леса не продиралась, прибытие живого курьера с донесением считалось чудом, поэтому никто ничего не знал наверное. Ходили слухи о неудаче генерала Раевского при Лаппо, после которой он вынужден был отступить на юг, к Алаво, а шведы завладели проезжими путями к Вазе. Барклай-де-Толли точно уехал в Россию, сдав командование Тучкову 1-му, оправданному по следствию; причиной отъезда официально считалась болезнь Михаила Богдановича, хотя меж офицеров говорили, что всему виной неприязнь к нему главнокомандующего, который не может простить Барклаю дружбы с Беннигсеном. Во всяком случае, государь теперь точно узнает из первых рук, как обстоят дела, и не замедлит прислать подкрепление. Пожалуй, об этом сказать можно.
— Финляндия присоединена к России, вам было об этом объявлено.
Фаддею показалось, что финн слишком долго переводит его слова — не добавил ли он чего-нибудь от себя? Однако он продолжал:
— Из России идет сильное войско, скоро всех шведов прогонят обратно в Швецию.
На старика это впечатления не произвело. Он произнес длинную тираду, крестьяне одобрительно зашумели; Булгарин вопросительно уставился на переводчика.
— К нам идет на помощь сам король, с много кораблей, — заговорил тот, запинаясь. — Не поможет лес — поможет море. Мы не отдать нашу землю, мы все помогать наш король. От меча уйти, от обуха не уйти. Русские убивать всех, тогда получать нашу землю.
— Русские не будут вас убивать, и вы скоро поймете вашу выгоду, — возразил корнет. — Вам лучше быть под рукой русского государя, сильного и богатого, чем слабого и бедного шведского короля.
— Короли меняются — страна разоряется, — с досадой махнул рукой старик. — К тому же мы со шведами одной веры.
— Это неважно, вера не имеет значения. Я сам лютеранин, — не моргнув глазом, соврал Булгарин.
Крестьяне снова зашумели, переглядываясь в изумлении. Старик как будто рассердился.
— Вы лютеранин и сражаетесь против лютеран? Тогда понятно, почему добрые люди не хотят вам помогать, а служат вам только негодяи. Вот он, — старик ткнул пальцем в лазутчика, — был приказчиком у купца Перльберга в Гамле-Карлебю, обокрал своего хозяина и был за то посажен в тюрьму, а русские его выпустили.
Он еще не закончил говорить, как лазутчик вскочил на ноги, крича что-то по-шведски, и замахнулся на старика; Булгарин схватил его сзади за шиворот, рванул к себе, предупреждая драку, а дослушав перевод, вытолкал в дверь, приказав часовому не спускать с него глаз. Старик подобрел, крестьяне посмеивались. Когда все вышли из избы вслед за корнетом, старейшина сказал ему напоследок:
— Если русские платят тому человеку за шпионство, они только даром переводят деньги: правды ему всё равно никто не скажет, он вас кормит баснями. И вымытая свинья в грязь полезет. Вы человек молодой, если вы нас обманываете, то берете страшный грех на свою душу. Солгать — что украсть…
Булгарин велел унтеру отсыпать старику еще горсть мелкой монеты для раздачи вдовам и сиротам от имени русского царя и торжественно поклялся, подняв два пальца вверх, что никто не заставит финнов-лютеран переходить в православие. Он был несказанно рад, что всё закончилось благополучно и он не оставляет у себя в тылу очаг сопротивления.
Отряду оставалось пройти еще верст десять до цели своего похода. Когда она забрезжила впереди, за опушкой леса, спустилась ночь, и Булгарин решил отложить дело до утра. Он приказал не разводить костров, чтобы не выдать своего присутствия, не расседлывать и не размундштучивать лошадей, но прежде покормить их по очереди.