Расставил часовых, остальным велел отдыхать и лёг сам, завернувшись в шинель. Сон пришел не сразу — зудели комары, один раз прямо над головой бесшумно пролетела неясыть, мягко взмахивая крыльями, — и всё же усталость взяла свое. Когда корнет проснулся, уже рассвело.
Солнце в ярко-желтом кокошнике глядело сквозь утреннюю дымку на поросший мятликом и кипреем луг; теплый ласковый свет стекал по скатам крыш большой деревянной мызы, выкрашенной светлой охрой. В открытые ворота выходили белые рыжебокие коровы, кивая головами и позвякивая колокольчиками, за ними шел пастух.
— Взво-од! Рысью! Ма-арш!
В одну минуту уланы въехали во двор, спешились, окружили дом со всех сторон, держа штуцеры наготове. В первом этаже открылись ставни, в окне мелькнуло испуганное женское лицо; Булгарин взбежал на крыльцо, вошел в прихожую, повернул в залу налево…
— A quoi dois-je cette visite matinale?[42] — спросил его немолодой мужчина в утреннем сюртуке, стоявший у круглого стола.
Корнет обрадовался, что сможет обойтись без переводчика.
— Pardonnez-moi cette intrusion: raison de service[43], — сказал он, стараясь держаться непринужденно.
Хозяин перевел взгляд на лазутчика, маячившего за спиной корнета, однако лицо его осталось бесстрастным.
— Понимаю, я сам бывший военный, — сказал он. — Чем могу служить?
— Нам стало известно, что полковник Фиацдг находится в здешних краях; мой генерал приказал мне доставить его.
Швед удивленно приподнял правую бровь.
— У вашего генерала неверные сведения. Знаете ли вы в лицо полковника фон Фиандта?
— Никак нет, но этот господин с ним встречался. — Булгарин указал на лазутчика.
Хозяин снова пристально на него посмотрел.
— Полковника фон Фиандта здесь нет, — произнес он твердым голосом. — Мы с ним в родстве, и двери моего дома всегда открыты для него, но если бы он явился сюда искать помощи и защиты, я немедленно проводил бы его к генералу Сандельсу. Впрочем, вы сможете в этом удостовериться. Позвольте только предупредить дам: они могут быть еще не одеты.
— Покорнейше прошу.
Швед вышел, Булгарин остался в комнате один с лазутчиком. В мечтах всё рисовалось ему иначе: он входит, застигнув хозяев врасплох и не дав им опомниться, решительно раскрывает двери — одна комната, другая, за ним бегут растерянные, испуганные женщины, он слышит стон из-за стены, ловко находит потайную дверь, замаскированную в шкафу. На постели полулежит мужчина с перебинтованной грудью; под спину ему подложены подушки, прекрасная девушка с распущенными волосами подает ему питье; она бросается к ногам русского офицера, умоляя пощадить ее отца; в ее больших глазах застыли готовые пролиться слезы. Фаддей говорит ей… Он в пятый раз мысленно проговаривал свою речь, когда вернулся хозяин дома, сопровождаемый тремя дамами и тремя юношами.
— Мое семейство! — представил он. — Жена, дочери, сыновья и домашний учитель. Они побудут здесь, а вас я прошу следовать за мной.
Швед говорил голосом, не допускающим возражений, и Булгарин поймал себя на том, что безропотно подчиняется ему, вместо того чтобы утверждать свою волю. Должно быть, этот человек в прошлом был офицером высокого ранга, не меньше полковника. Великая сила привычки!
Они прошли через все комнаты, поднялись на чердак и спустились в погреб, вышли во двор, осмотрели людские избы, сараи, конюшню, сад, гумно, скотный двор… Булгарин понятия не имел, как выглядит полковник Фиандт и куда он ранен. По слухам, ему должно быть лет сорок пять; он швед, но, как и Сандельс, говорит по-фински. Летучий отряд Фиандта был дважды разбит в конце июня полковником Властовым, которого Барклай послал на соединение с Раевским, и затем словно растворился в лесах. Не мог ли Фиандт переодеться крестьянином и стоять теперь здесь же, опираясь на вилы? Фаддей заставлял лазутчика рыться в сене и перетряхивать солому, получая от этого злорадное удовольствие, но больше для того, чтобы сказать потом Рахманову, что добросовестно исполнил его поручение. Ему очень хотелось поверить хозяину мызы; неподкупный голос совести шептал, что он просто боится найти здесь Фиандта, ведь на обратном пути полковника непременно попытаются отбить… Голос рассудка перебивал его: вся эта история с ранением и прятаньем — чистой воды выдумка; финские крестьяне сами сказали, что русские не дождутся от них правды; возможно, это просто приманка, западня. Надо поскорее возвращаться.
На круглом столе стоял большой серебряный поднос с кофейником и чашками; домочадцы не завтракали, дожидаясь окончания обыска. Булгарин приказал унтер-офицеру вывести людей за ворота, но оставаться на большой дороге и покормить лошадей, а лазутчику — находиться при взводе.