В Финляндии пили жиденький кофе, еще хуже немецкого, — не сравнить с ароматным, крепким, густым напитком, к какому привыкли в России и в Польше, однако Фаддей был рад и этому. Хозяйка наполнила чашки. Пили в полном молчании, но после хозяин дома откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу, и побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями. Булгарин внутренне напрягся, предчувствуя новый политический разговор, вести который будет куда сложнее, чем с крестьянами.
— Скажу вам откровенно, господин офицер, — начал швед, — если бы я всё еще был в военной службе, то дрался бы с вами до последней капли крови. Но я в отставке и могу высказывать свое мнение.
По лицу его супруги было видно, что это мнение ей уже известно и не по душе, однако она промолчала.
— Я не одобряю упорства нашего короля, — продолжал ее муж, ни на кого не глядя. — Швеция не может позволить себе роскошь воевать, ей следовало соблюдать нейтралитет. Все эти рыцарские поступки, крестовый поход против Буонапарте, "зверя Апокалипсиса", — поэзия трубадуров; мы живем в иной век, правитель должен видеть вещи такими, каковы они есть, а не такими, как ему хочется. Разве можно было полагаться на Англию? Они обещали нам высадить десант и не высадили, прислали несколько тысяч ружей — те оказались негодными. Разве это союзники! А мы из-за них окажемся присоединены к России…
— Но вам от этого будет прямая выгода! — оживился Булгарин. — Под властью нашего государя вы станете развивать торговлю и промышленность, вас никто не станет притеснять и требовать налог на кофе…
(Фаддей внутренне похвалил сам себя за то, что так удачно ввернул этот аргумент.)
Старый швед поднял на него глаза, в которых читалась настоящая боль.
— Будущее известно одному Богу, — сказал он, — а настоящее безрадостно. Я не предвижу счастливого исхода, вот почему я не позволил сыну вступить в военную службу.
— Я покорился вашей воле, отец, но до сих пор сожалею об этом! — тотчас отозвался старший из сыновей, глядя в стол и покраснев.
Булгарин был растроган искренностью этих людей; в эту минуту он сочувствовал им всем сердцем, ему захотелось что-нибудь сделать для них. Он спросил почти заискивающим тоном, нельзя ли накормить его людей и выдать фураж для лошадей, он заплатит наличными.
— Это уже сделано, сочтемся позже, — ответил хозяин в своей привычной командной манере.
В обратный путь выступили часов в одиннадцать; помещик взял деньги только за фураж и снабдил улан провизией на дорогу. К утру следующего дня отряд благополучно вернулся в Куопио; корнет представил рапорт генералу, изрядно повеселив его своим рассказом о прошлом лазутчика.
— Видно было, что дрянь человек, да где ж лучше-то взять, — сказал Рахманов, отсмеявшись.
В Рауталампи шли ускоренным маршем. Майор Лорер со своим эскадроном и двумя ротами пехоты добрался туда первым и расставил караулы, чтобы никто не подкрался с озер Эйявеси, Ханкавеси и Сюваярви. Само селение представляло собой несколько домов вокруг кирхи и просторного дома пастора, там жили семьи помещиков и чиновников. Лорер решил устроить бал, тем более что у пастора-шведа были две дочери-красавицы; молодые офицеры протанцевали всю ночь, вместо того чтобы отдыхать после похода, — откуда только силы взялись. Финские девушки, которых нельзя было назвать хорошенькими, были несказанно рады кавалерам. К утру прибыл полковник Сабанеев с остальным отрядом и приказал остаться в Рауталампи на дневку, чтобы дать отдых людям и лошадям.
День выдался жаркий; лошади паслись в поле, дергая ушами и обмахиваясь хвостом; Булгарин отправился гулять со своим новым приятелем-шведом, которому тоже было девятнадцать. Оба кое-как говорили по-немецки; Арвидсон, лучше владевший этим языком, доказывал Булгарину, что русским шведов не одолеть. Даже не пытаясь опровергать его логические аргументы, Фаддей сорвал пучок травы, а затем разодрал его: так он хотел передать русскую поговорку о том, что сила солому ломит. Арвидсон вдруг пустился бегом и взобрался на небольшой холм. "Я Швеция! — крикнул он оттуда. — Россия, нападай!"
Несколько первых атак оказались неудачны: Булгарин заходил то справа, то слева, но Арвидсон всегда упреждал его и отпихивал, не давая захватить высоту. Оба вспотели и тяжело дышали, стоя друг против друга. "Костюшка! Бейте Костюшку!" — выплеснулось вдруг из омута детской памяти. Булгарин вновь увидел двор Кадетского корпуса и себя — одинокого, затравленного… Сделав обманное движение, он прыгнул вперед, толкнул Арвидсона головой в живот и дернул его под колени; в следующую секунду он уже сидел верхом на поверженном враге. "Lang lebe Russland!"[44] — торжествующе воскликнул Булгарин, вскинув кулаки. Встал и протянул Арвидсону руку, чтобы помочь ему подняться, но тот не принял помощи. "Неужели это сбудется?" — прошептал он словно про себя, отворачиваясь от Булгарина, чтобы скрыть слезы.