— Madame, — мягко сказал он, приблизившись к кровати, — soyez sans crainte, nous ferons le nécessaire pour soigner les blessures de votre mari…[52]
Женщина вскочила и с силой оттолкнула его обеими руками. Лицо ее было перекошено от гнева, она выкрикивала что-то по-фински срывающимся голосом, Булгарин разобрал только "русский" и "проклятый". Он молча повернулся и вышел из дому, сопровождаемый лекарем.
Один из уланов остался караулить у ворот, чтобы известить обо всём Кульнева, — вдруг тот захочет допросить хирурга, Булгарин же со своим разъездом поехал дальше. Крик женщины стоял у него в ушах, ему было одновременно совестно и обидно.
…К началу ноября реки затянуло ледяной коркой. Каменский велел стелить на нее солому, класть поверх доски и перебегать по одному. Сначала переправлялась пехота, затем кавалерия прорубала потрескавшийся лед и перегоняла лошадей вплавь, сложив седла в несколько лодок. Так преодолели оба рукава Пюхайоки, Лиминкаоя и еще несколько речушек с непроизносимыми названиями. Шведы отступали, огрызаясь, точно затравленный волк, но уже не бросались в общую схватку.
Гром выстрела выбросил Булгарина из сна, точно пулю из дула. Он вскочил на ноги; всё тело тотчас охватила дрожь от рассветного холода, пушистые ресницы слиплись от инея. Солдаты хватали ружья из козел и бежали строиться, Фаддей тоже пошел посмотреть, что случилось. Часовой что-то говорил своему офицеру, указывая пальцем на реку; по реке плыла лодка, в ней кто-то шевелился; на противоположный берег выбегали из леса шведы и тоже строились, но никто больше не стрелял. Все молча смотрели, как лодку медленно сносит течением, пока она не уткнулась в дно возле русского берега, и тут над водой разнесся громкий детский плач. Офицер тотчас послал двух солдат, которые съехали с кручи на спинах, пропахав башмаками борозды, вошли по колено в воду и ухватили лодку. Теперь стало видно, что в ней бьется в судорогах шведский солдат, зажимая пальцами рану в голове, а возле него сидят два светлоголовых мальчика: старший, лет пяти, плачет навзрыд, а младший теребит отца за куртку. Часовой, только что хвалившийся, как метко он снял шведа одним выстрелом, замолчал, в ужасе вытаращив глаза.
Дикий вопль огласил окрестности. К лодке по воде бежала женщина со сбившимся с головы платком — и остановилась как вкопанная, увидев мужа. "Арво!" — взвизгнула она, схватив себя руками за виски. А затем набросилась на солдата с кулаками, выкрикивая проклятия; второй солдат пришел на помощь товарищу, женщина билась у них в руках… Не в силах смотреть на это, Булгарин убежал обратно к лошадям.
Зима настала в одночасье — суровая, жестокая, безжалостная. Давыдов дивился на Кульнева, как тот может спать прямо на снегу, завернувшись в свою черную бурку и подложив под ноги сосновые ветки. Его собственная волчья шуба прохудилась, местами обгорела и плохо спасала от холода, но Денису было грех жаловаться: солдаты в шинелях на вате всю ночь прыгали с ноги на ногу, хлопая себя руками по бокам, если был приказ не разводить костров. Румяные щеки штаб-ротмистра покрылись струпьями: жгучий северный ветер делал нестерпимым даже несильный мороз. Покачав головой, Кульнев велел Давыдову мазать лицо жиром и надевать сверху маску из оленьей шкуры. По ночам, когда офицеры и солдаты укладывались спать у большого костра, слепив прежде высокую снежную стену с северной стороны и подкрепившись тюрей из сухарей с хлебным вином, дежурные ходили кругом, вглядываясь в спящих, и будили обмороженных — те вскакивали и натирали лицо снегом. Зато реки, озера и болота сковало льдом, и русские без труда дошли до Брагестада, где почти все приличные дома оказались забиты больными шведами, страдавшими от кровавого поноса и горячки.
После лесных ночевок очутиться под крышей, в тепле уже было верхом блаженства, а уланам еще и несказанно повезло: Булгарин раздобыл бутылку французского красного вина, Францкевич купил у поселянина свежей рыбы. Фаддей предложил сделать матлот. По его указке, денщик Францкевича выпотрошил и разделал рыбу, присыпал мукой и обжарил в масле с нашинкованными грибами и луком, после чего Булгарин сам влил в кастрюлю подогретое вино, добавив тимьян и лавровый лист. Умопомрачительный запах кружил голову, да и на вкус блюдо оказалось вполне пригодным. Рыбы хватило и на обед, и на ужин, в кои-то веки легли спать с приятным чувством сытости. Но в полночь Фаддей проснулся от острой боли в желудке и едва успел добежать до поганого ведра: его рвало так, будто он сейчас выплюнет из себя все внутренности. Францкевича стошнило в бритвенный таз, его денщик издавал утробные звуки во дворе; денщик Булгарина, не евший барского кушанья, побежал за доктором.
52
Сударыня, не бойтесь, мы сделаем всё необходимое для излечения ран вашего мужа