"Мысленно обнимаю Вас и прошу верить, что и в жизни, и в смерти я Ваш преданный друг, — читал Александр прощальное письмо королевы Луизы. — Всё было великолепно в Петербурге, только я слишком редко видела вас".
Серж Волконский не стоял в карауле, когда пруссаки уезжали, — он сидел на гауптвахте. В разгар праздничных гуляний кавалергарды отправились на Крестовский и, разбившись на два отряда, захватили господствующие высоты — катальные горы. Как только какая-нибудь немка собиралась усесться на салазки, один из шалунов выбивал их ногой, и даме приходилось съезжать вниз на собственном гузне. Немцы подали жалобу, генерал-губернатор Балашов, прежде начальствовавший над полицией, почему-то вызвал к себе на допрос именно Волконского. Поручик не стал запираться и признал свою вину, однако объявить товарищей отказался наотрез и отдувался за всех один.
ПОРТСМУТ
Полуприкрыв глаза, Дельфино проводил смычком по струнам виолончели, а капитан Рожнов настраивал по ней свою брачу на октаву выше. Лейтенант Платер терпеливо ждал, пока они закончат, Ронко канифолил смычок. Сегодня в кают-кампании "Твердого" опять будет звучать Гайдн, игранный уже много раз, но офицеры, изнывающие от бездейственной службы, рады и этому: квартет неизменно срывает аплодисменты, что и неудивительно, ведь итальянец Дельфино прежде был камер-музыкантом придворного оркестра в Петербурге, а Ронко примкнул к эскадре в Лиссабоне с намерением попасть вместе с нею в Россию и там прославиться своим искусством. Впрочем, завтра экипажу предстоит совершенно новое развлечение: мичманы и гардемарины составили театр и репетируют сразу несколько пьес. Все женские роли достались барону Левендалю: ему всего восемнадцать лет, хорош, как куколка; когда он вышел вчера на палубу в платье, одолженном у жены одного из офицеров (сама она в спектакле играть не могла, потому что, будучи англичанкой, не знала по-русски), капитан "Ярослава" обернулся ему вслед и спросил, кто эта дама.
Третий раз подряд моряки из эскадры адмирала Сенявина встречали Новый год за границей, но 1809-й выдался самым скучным. Офицеры и матросы, привыкшие к ежедневному труду, маялись от вынужденного безделья и однообразия, к тому же английский климат был весьма нездоров, влажный холод пробирал до костей, особенно по ночам, а теплого платья ни у кого не было: в чем вышли из Петербурга, направляясь к теплым турецким берегам, в том и оставались. Очень часто с серого неба срывался снег, на какое-то время укутывая берега, доки, причалы; моряки смотрели на него с кораблей, вспоминая о милом отечестве. Каким счастьем было бы сейчас проводить праздники в кругу родных и друзей!
Здесь они для всех "неприятели". Осенью в Портсмуте чуть не вспыхнули беспорядки, когда местные обыватели увидали русскую эскадру, входившую на рейд главного британского порта под своими флагами. Английские суда не пожелали приветствовать ее поднятием флагов по морскому обычаю. На другой день британский морской министр известил Сенявина, что король выразил ему свое неудовольствие; пусть все капитаны съедут на берег, забрав с собой флаги и вымпела, а корабли оставят на сбережение англичанам. Дмитрий Николаевич был и разгневан, и позабавлен этой ничтожной хитростью. Всем известно, что Георг III безумен и ему нет никакого дела до того, чей флаг и где развевается; самим отдать русские корабли англичанам? Нет уж, дудки! В своем приказе адмирал объявил, что спускает свой флаг, поскольку не может противиться силе, и повелел капитанам, спустив вымпела, дожидаться на кораблях обещанных транспортных судов для возвращения в Россию.
Англичанам, пиратской нации, конечно, досадно, что они не смогли прибрать к рукам такой трофей. Они никак не могли с этим смириться и старались всё-таки добиться своего, продлевая пребывание эскадры в Портсмуте под разными предлогами. Сначала они потребовали, якобы из соображений безопасности, сдать порох, потом, из-за крепкого ветра, спустить стеньги и реи… Контр-адмиралу Тайлеру, сопровождавшему русский флот из самого Лиссабона, было даже неловко за соотечественников: Сенявин твердо держал свое слово, за месяц плавания эскадра ни разу не попыталась уйти от конвоя, хотя у кораблей был шанс прокрасться поодиночке во французские порты, так что русский адмирал вполне мог рассчитывать на уважительное отношение. Ряд требований он выполнил, даже корабельную артиллерию русские сами свезли в магазины, но за корабли, вверенные ему государем, Дмитрий Николаевич держался крепко и во всём остальном продолжал исполнять свой долг перед отечеством. За время кампании флот захватил призов на миллионы; эти деньги теперь шли на содержание шести пехотных полков и корабельных экипажей, давно не получавших жалованья, поскольку фрегат "Спешный", который должен был его доставить, захватили в плен прямо на портсмутском рейде, где капитан, поверив англичанам, неосмотрительно дожидался Сенявина. Узнав о том, как жестоко он был обманут, выдав помимо воли огромные казенные деньги неприятелю, капитан сошел с ума, и англичане передали его на "Твердый" как больного вместе с серебряным сервизом — подарком государя лично Сенявину. Остальной экипаж свезли на берег для дальнейшего размена пленных; офицеры эскадры собрали для своих несчастных товарищей деньги по подписке, потому что при ужасной английской дороговизне выделенного им содержания было совершенно недостаточно.