Мортиры вели беспрерывный огонь с самого рассвета; в городе начались пожары. К одиннадцати часам войска собрались в траншеях, готовясь к штурму. Как только развеялся туман, скрывавший очертания города, саперы взорвали мины, заложенные у стен Санта-Энграсия.
На всех колокольнях били в набат, горожане бежали к своим постам; на французов, ринувшихся в атаку, посыпались пули и гранаты. Испанцы взорвали три собственные мины, заложенные перед брешами, однако передовой отряд успел проскочить до взрыва, почти никто не пострадал. Теперь он оказался между пушками, стрелявшими картечью, и стенами, усеянными защитниками монастыря. Удержаться под огнем на клочке земли было немыслимо, гренадеры бросились вперед со штыками наперевес. Прямо перед Лежёном вырос испанец в коричневом плаще, замахнулся ружьем, точно дубиной, и ударил наотмашь прикладом; Луи упал без сознания. Придя в себя, умыл окровавленное лицо в Уэрве и вернулся к правой колонне полковника Шталя, успевшей захватить часть домов по соседству с монастырем, высадив двери и проломив стены.
Взвод вольтижеров капитана Нагродского пробирался вдоль садовой ограды вслед за тремя взводами французских саперов капитана Сегона; полковник Хлапинский отправлял за ними пехоту поротно во избежание толчеи. Как только первые, перебежав сто двадцать саженей открытого пространства, вскакивали на обломки монастырской стены, обрушенной взрывом, вторые тоже пускались бегом. Но за этой стеной оказалась другая, с небольшой дырой десять футов в ширину. Перекрестившись, Сегон и Нагродский нырнули в нее, пробежали пару шагов и упали один за другим — монах, притаившийся за грудой камней, стрелял почти в упор, — но поляки уже прыгали следом, точно разъяренные львы.
Меткие испанские стрелки засели на колокольнях и верхних галереях, заложив тюками с шерстью и грудами книг ажурные арки, превращенные в амбразуры; шесть фугасов взорвали под самыми ногами атакующих, но и это не смогло их остановить. Во всех частях монастыря закипел ужасный бой: монахи, солдаты, крестьяне, женщины, даже дети дрались чем попало на каждой ступеньке лестниц, в каждом коридоре, в каждой келье; одного поляка монах убил распятием.
Лежён с Лакостом пробирались через двор Санта-Энграсия к монастырю капуцинов — следующей цели штурма; ядро, отскочившее рикошетом, ударило полковника в локоть. Дух занялся от боли, перед глазами поплыли зеленые круги. Сев наземь и борясь с тошнотой, Лежён увидел белый крест над плотным облаком пыли, смешанной с пороховым дымом. Пыль начала оседать, под крестом показались фигуры Богородицы и мертвого Христа, лежавшего у нее на коленях. Взгляд Матери, убитой горем, был обращен к небесам, а руки простерты к земле — туда, где лежали убитые и умирающие; алая кровь стекала по мраморным ступеням пьедестала. Губы Лежёна зашевелились сами собой: "Domine miserere nobis, Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis[60]…" Из взвихрившегося столба пыли вдруг высунулась рука — это адъютант Лакоста принес ему бурдюк, где еще оставалось немного вина. Выпив жадно эти несколько капель, Лежён почувствовал себя лучше.
Небольшой монастырь капуцинов был уже занят, солдаты рассредоточились по домам вокруг площади Санта-Энграсия, неприятель удерживал только башню Пино и ретраншементы до моста через Уэрву. Видя, что испанцы отступают, два десятка карабинеров, охранявших параллель на левом берегу, выскочили из нее и взобрались на бруствер с криком: "Вперед!" Охрана правобережной параллели бросилась им на помощь прямо через реку. Испанцы вели убийственный огонь, французы валились как снопы; Лакост прибежал со всех ног и отвел остатки батальона за ворота Кармен. Хлопинского назначили комендантом Санта-Энграсия, занятого Вислинским легионом. Убирая трупы, поляки нашли тело молодого монаха с дароносицей в руках — в ней еще оставались облатки, которые он раздавал умирающим, чтобы надежда на спасение души укрепляла мужество живых.
Две мортиры, установленные на подступах к площади Санта-Энграсия, стреляли без перерыва; в стенах монастыря капуцинов проделали бойницы, двери и окна со стороны города заложили мешками с землей. На это ушла вся ночь, зато предрассветная попытка испанцев отбить монастырь не удалась. Смену караулов в траншеях перенесли с шести вечера на шесть утра, чтобы офицеры и солдаты могли разведать днем те места, которые им предстояло защищать ночью.