В три часа пополудни испанцы вновь штурмовали монастырь капуцинов. Впереди шли бесстрашный Сантьяго Сас, своими руками зарубивший семнадцать французов, и несколько других священников, за ними — множество солдат и крестьян. Дверь церкви разбили топорами, но за нею были сложены мешки с песком. Испанцы подтащили пушку; пока они возились с неожиданным препятствием, вольтижеры нанесли им большой урон, заставив отступить.
Вечером двадцать восьмого января Палафокс объявил толпе, что французы потеряли больше шести тысяч человек; ему кричали "виват!". Ланн знал, что потери вдесятеро меньше, и всё же они были слишком велики. Еще два таких дня, и осаду придется снимать. Неприятель сумел навязать французам свою войну — драться за каждый дом, за каждый этаж. Что ж, придется сменить тактику и продвигаться вперед шаг за шагом.
Каждое утро на виселицах, выстроившихся вдоль Косо, извивались новые жертвы: ни возраст, ни рождение не спасали от смерти обвиненных в трусости. Хунта была скорой на расправу: за обвинением сразу следовали приговор и казнь; мимо виселиц шествовали процессии со святыми дарами, толпа распевала псалмы и падала на колени, когда ей являли "чудеса".
По ночам в горах раскладывали костры и запускали в небо ракеты — повстанцы подавали сигналы жителям Сарагосы, поддерживая в них надежду. Отряды вооруженных горцев нападали на французские военные госпитали и обозы. К счастью, это была не армия, а толпа мужиков без умелых командиров; отряд фуражиров обратил их в бегство, захватив стадо отличных овец мериносовой породы — жаль было пускать такое богатство в котел, но с голодом шутки плохи. Страшно не хватало соли, некоторые солдаты даже сыпали в похлебку селитру из патронов. А ведь где-то здесь должны быть соляные копи, известные еще со времен римлян! Узнать об их расположении не было никакой возможности: все жители окрестных селений ушли либо в город, либо в банды. Взяв несколько человек из своей роты, капитан Ферюсса, обладавший познаниями в геологии, два дня бродил с ними по горам, рискуя свалиться в пропасть или попасть в руки герильерос, но нашел-таки пещеру с каменной солью; его встречали как героя.
Планом Лакоста было продвинуться до улицы Косо, делившей город пополам (обилие садов давало надежду на то, что это удастся сделать малой кровью), а затем овладеть предместьем на левом берегу Эбро и ударить в город с тыла. Осуществить его оказалось не так-то просто: испанцы превращали каждый дом в цитадель, пробивая отверстия в стенах и потолках, чтобы стрелять с этажа на этаж, из одной комнаты в другую. Лестницы ломали, а вместо них использовали приставные, которые можно было втянуть к себе. Захватить дом удавалось, только взорвав его вместе с защитниками, но таким образом французы лишали укрытий себя.
В лагере все смертельно устали. Солдатам и офицерам удавалось отдохнуть лишь одну ночь после трех суток в траншее. О, эти траншеи! Уж лучше двадцать сражений в чистом поле, чем один день в проклятой яме! Туда отправлялись в самый темный час ночи, стараясь не издавать ни звука, складывали оружие в козлы и получали кирки и лопаты. Офицеры на ощупь расставляли солдат в сажени друг от друга и приказывали копать, выбрасывая землю вперед, но так, чтоб не шуметь. Испанцы бросали горючие горшки — их света хватало стрелкам для прицеливания; по лагерю палили из пушек, катапульты метали камни — смененные солдаты спали как убитые и нередко не просыпались…
…Ланн не пробирался по траншеям: он поднялся на холмик, чтобы лучше видеть, и спокойным голосом отдавал приказания. Золотое шитье его мундира было отличной мишенью; с Лакоста пулей сбило шляпу, Лежёну прострелили фалды мундира. Наконец, одного из офицеров ранило; все остальные спрыгнули в траншею, но Ланн остался на холме и продолжал говорить. После недолгой борьбы с собой Лежён снова встал с ним рядом, хотя свист пуль заглушал смысл слов. Договорив, Ланн медленно спустился.
— Господин маршал! — Лакост смотрел Ланну прямо в глаза. — Вы человек, известный своей храбростью, но вы и великий военачальник, равный своими талантами знаменитым полководцам древности. Солдаты, обороняющие эту позицию, закалены в боях, они высоко ценят вас как своего командира и не нуждаются в воодушевлении подобными проявлениями отваги. Не сочтите мои слова за дерзость, но я считаю, что вы подвергаете свою жизнь неоправданному риску в столь критический момент.
Настала пауза; римский профиль Ланна противостоял греческой прямоте Лакоста.