В ночь на второе февраля Палафокс выслал из города лодку с семью храбрецами, которые должны были добраться в Куэнку к герцогу Инфантадо и позвать его на помощь. За лодкой погнались понтонеры и взяли ее на абордаж; трое испанцев были убиты, трех взяли в плен, седьмой бросился в ледяные воды Эбро; его несколько раз ударили веслом по голове, но он всё же уплыл…
Полковнику Ронья, заменившему генерала Лакоста, оторвало пулей фалангу большого пальца; Лежён два дня распоряжался вместо него. Улицы, на которых шли бои, становились всё более узкими, их требовалось пересекать одним прыжком: испанцы стреляли почти в упор. Двери, ставни были изрешечены пулями; пушки и мортиры негде развернуть, артиллеристы приносили их на руках разобранными на части, и после первого же выстрела им на голову сыпались осколки стекла, черепица, а то и обрушивались стены. Укрытия делали из всего, вплоть до мешков с зерном и фолиантов из монастырских библиотек. Огромные тома укладывали, словно кирпичи, плашмя или вертикально и закрывались ими от пуль. Увесистое житие какого-нибудь святого спасло не одну неблагочестивую жизнь. Ночью солдаты жгли эти книги вместо дров, чтобы согреться, или вырывали из них листы и поджигали вместо лучины, передвигаясь среди руин. Образованные офицеры страдали при виде такого вандализма, но не могли ему помешать, ведь дров в Сарагосе не найти. Спасти от огня древние манускрипты на греческом, латинском и арабском языках и вовсе было невозможно: солдаты считали их бесполезной абракадаброй.
Не сумев удержать монастырь Дщерей иерусалимских, Палафокс велел его поджечь. Саперы и вольтижеры ринулись в огонь, жестокий бой в этом пекле напоминал ожившую картину Страшного суда. Монахини, оставшиеся оборонять свою обитель вместе с женщинами-воительницами, прижимали к себе распятия и изображения младенца Иисуса, пытаясь уберечь их от поругания. Лежён смотрел сквозь дым на разгромленные кельи с разбросанными по полу кропильницами, амулетами, огромными четками, плетеными циновками — единственной мебелью сестер. В молельнях, где на стенах висели орудия самобичевания, кололи людей штыками и резали кинжалами, в часовенках с фигурками из раскрашенного воска раненые валились на ясли Спасителя, давя белоснежных агнцев, кровь умирающих текла по букетам бессмертников, венкам из роз и лазоревым лентам.
…Гренадер шел по крыше монастыря Святого Франциска, отбрасывая ногой руки цеплявшихся за нее покойников. Вдруг он увидел густые длинные черные волосы, рассыпавшиеся по черепице, наклонился, потянул, надеясь вытащить парик, — из-под мертвых тел вынырнуло бледное лицо девушки. Гренадер отпрянул и обернулся к Лежёну: вот ведь… Лежён боролся с тошнотой; за эти жуткие полтора месяца он так и не смог привыкнуть к вакханалии смерти. Вдоль крыши сидели драконы, грифоны, крылатые монстры — готические водостоки; из их разверстых пастей лилась алая кровь.
Монастырь францисканцев тоже пришлось минировать; взрывом из склепов выбросило останки тех, кто, казалось, давным-давно обрел здесь покой. Когда французы ворвались в церковь сквозь брешь в стене, испанцы, проникшие в нее через ризницу, уже забаррикадировались скамьями, исповедальнями, раками со святыми реликвиями, обломками гробов. Самая убийственная стрельба велась с хоров, откуда испанцев штыками вытеснили на крышу по узкой винтовой лестнице, с которой то и дело срывались люди. Столбы белесого порохового дыма казались призраками в цветных лучах, проникавших сквозь щербатые витражи; легион ангелов с венцами в руках летел с великолепного балдахина, под которым обрушилась часть колонн; из гробницы торчала бледная иссохшая голова в митре, с ямами вместо глаз и рта, — мумия епископа в парадных одеждах тянула костлявые руки к французам… Когда у крестьян, бросавших с колокольни гранаты и стрелявших через крышу, закончились патроны, их сбросили наземь; вместе с ними погиб их командир — француз-эмигрант граф де Флери.
Убедившись, что на крышах не осталось живых, Лежён вернулся в церковь. Солдаты сдирали богатые облачения с останков прелатов, пили церковное вино из козьих мехов, а осушенные бурдюки надували и играли в мяч. Под стенами лежали раненые — французы и испанцы; между ними пробирались хирурги и санитары, оказывая помощь и тем, и другим.