Женская часть стажёров в Белом доме, как правило, отличается гибкими фигурами, стройностью ног и породистыми лицами. Моника с её нарочито ярким макияжем, с чересчур открытыми блузками и грубоватыми репликами явно не вписывалась в общую картину. Одни из её бывших коллег сравнивают её с бутылкой шампанского, которое готово «выстрелить» в любую секунду. Другие считают, что она была отталкивающе самоуверенной. Но и те и другие сходятся на том, что у Левински всегда была манера преувеличивать значение своей скромной работы и совершенно очевидная склонность завязывать важные «политические» связи. Она открыто хвасталась перед коллегами, что использовала своё пребывание в Белом доме, чтобы проникнуть на собрание активистов Фонда Демократической партии, где она могла быть рядом с президентом.
Работая в Пентагоне помощницей в отделе по связям с общественностью, Моника продолжала хвастаться своими интимными знакомствами в Белом доме. Однажды во время выступления Билла Клинтона по телевидению она во всеуслышание объявила, что галстук на президенте — её подарок. Окружающие отнеслись к этим словам довольно скептически. Среди них был и Билли Блэклоу, помощник секретаря по связям с общественностью. Он всегда подозревал, что все намёки Левински на её близкую дружбу с президентом не более чем фантазии. Но он поумерил свой скепсис после того, как сходил вместе с Моникой на Рождественский праздник в Белом доме в декабре 1996 года. Моника, против обыкновения, была одета в строгое, закрытое платье. Они проходили через приёмную в череде других гостей. Внезапно президент сделал приветственный жест и воскликнул:
— Привет, Моника!
После чего Клинтон обнял Левински.
«Я был потрясён, — рассказывал Блэклоу. — Конечно же она не была для него просто одной из многих сотрудниц».
Кстати, Хиллари тоже узнала Левински и пожала ей руку…
Тогдашние коллеги Левински, говоря о ней как об «испорченном ребёнке», рассказывали, что она похвалялась не только интимной дружбой с президентом, но и сексуальными связями со служащим министерства обороны, а также с одним полковником из Объединённого штаба. Правда, и тот и другой клялись своим друзьям, что это чистой воды вымыслы. Большинство коллег не принимали всерьёз рассказов Моники, считая их детским выпендрёжем.
Пожалуй, только один человек жадно ловил каждое слово, сказанное Левински, относясь ко всему с чрезвычайной серьёзностью. Этим человеком была Линда Трипп, тоже работавшая помощником в отделе по связям с общественностью. Неудивительно, что вскоре сорокавосьмилетняя Линда стала ближайшей подругой Моники. И хотя Трипп была более чем вдвое старше, женщины с упоением часами болтали о сексе, о тряпках и прочей чепухе. В этом странном дуэте Левински играла роль наивной простушки, а Трипп — умудрённой жизнью наставницы. Со временем эта дружба переросла, без преувеличения, в отношения матери и дочери.
Дружба зрелой женщины льстила самолюбию Левински. И как-то в задушевной болтовне за чашечкой кофе Моника решила признаться старшей подруге, что у неё опасная связь с женатым мужчиной, который к тому же значительно старше её. Запахло столь любимой Трипп интригой, и она навострила уши. Оставалось слегка надавить на простодушную Монику, чтобы та выложила всё до конца. С этой пустяковой задачей опытная интриганка Трипп справилась легко.
И вот уже названо поразившее её, как гром, имя женатого любовника…
Итак, Моника назвала Линде Трипп имя своего женатого любовника — Билл Клинтон!..
Позже, когда в очередном разговоре, записанном Трипп на магнитофон без ведома её молодой подруги, Левински перечисляла всех мужчин, с которыми она переспала, и не упомянула среди них президента, Линда спросила её с недоумением:
— А как же «сам»?
— Я с ним не спала, — ответила Моника. — Он предпочитает оральный секс.
Что ж, как говорится, о вкусах не спорят…
Моника также рассказала Линде Трипп, что Клинтон любит ещё секс по телефону и не раз звонил ей глубокой ночью, чтобы поговорить на сугубо интимные темы. В порыве откровения Левински поведала и о том, что после своего перехода на работу в Пентагон она приходила на тайные свидания к президенту в Белый дом более десяти раз. Обычно это случалось во время ленча или уик-энда, а однажды поздним вечером. В тот раз, говорила Моника, она пряталась в личном кабинете Билла, дожидаясь, пока он за стеной закончит свою встречу с президентом Мексики, чтобы потом заняться с Клинтоном его излюбленным оральным сексом.
По словам Левински, они с Биллом иногда обменивались маленькими подарками. Например, она ему — галстук, он ей — сборник стихов Уитмена. Потом в перечне президентских даров возникли платье, дорогая брошь, персональный компьютер…
Трипп открылся один из самых сокровенных секретов. Оказывается, Моника свято берегла платье со следами президентской спермы.
— Это платье — мой самый дорогой трофей, — сказала Моника. — Я никогда не буду его стирать!..
Позже, когда это всё стало общеизвестным, компрометирующие факты подверглись всесторонней проверке.
Следует сказать, что тщательное лабораторное исследование изъятых у Моники туалетов никакого результата не дало. Вернее, дало результат отрицательный. Но кто знает, не спрятала ли Левински дорогой её сердцу сувенир в сейф? Можно было предположить, что после проверки записей посетителей Белого дома и зафиксированных телефонных звонков обнаружится, что молодая женщина, любившая появляться на работе в юбке длиной «лишь до аппендицита», выдумала или, по крайней мере, сильно преувеличила свои особые отношения с Клинтоном.
Однако те, кому удалось послушать записи её бесед с Линдой Трипп, пришли к единодушному мнению, что Моника в них не выглядит ненормальной или безбожной вруньей. Но не исключено, что, откровенничая со своей старшей подругой, Левински, по своему обыкновению, пыталась и на неё произвести впечатление своим романом в высших сферах.
Возможно, события потекли бы совсем по иному руслу, не вмешайся в них репортёр журнала «Ньюсуик» Майкл Айзикофф. Он занимался расследованием дела о предполагаемой связи Клинтона с другой женщиной, Полой Джоунс. В январе 1997 года кто-то из адвокатов Джоунс сказал репортёру, что обладает сведениями о сексуальных контактах Клинтона с некой женщиной из обслуживающего персонала Белого дома. Адвокатской команде Джоунс было позарез необходимо найти ещё одну женщину, которая могла бы рассказать, что она была объектом сексуальных домогательств президента. И желательно, чтобы она была из персонала Белого дома. Репортёр бросился на поиски и к весне установил, что речь шла о Кэтлин Уилли. Тогда же Айзикофф узнал, что просветить его по поводу отношений Клинтона и Уилли может некая Линда Трипп.
Они встретились в марте. Айзикофф разыскал Трипп в Пентагоне. Линда предложила репортёру выйти во двор, где можно было покурить, да и поговорить без помех. Надо отметить, что Линда была не очень расположена к откровениям, но согласилась поддерживать связь с репортёром.
А дальше события начали развиваться стремительно. 27 мая Верховный суд постановил, что дело Полы Джоунс может быть принято к разбирательству. И адвокаты Джоунс немедленно вызвали Кэтлин Уилли для дачи показаний. Айзикофф тут же дозвонился до Линды Трипп и настоял на немедленной встрече. Трипп дрогнула и дала согласие рассказать под магнитофонную запись о том, что она видела своими глазами.
Трипп купила магнитофон и начала тайно записывать свои разговоры с сердечной подружкой Моникой.
…Линда Трипп продолжила записывать свои бесконечные беседы с Левински. В них Моника жаловалась, что президент начал пренебрегать ею, что у него есть ещё, по меньшей мере, четыре любовницы. После перевода Моники в Пентагон Клинтон якобы пытался убедить её в том, что её возвращение на прежнее место работы не за горами, что она вернётся в Белый дом тотчас после выборов 1996 года. Моника рассказала Трипп, будто бы Клинтон неоднократно делал ей намёки, что в дальнейшем они будут видеться гораздо чаще. Более того, он говорил о неблагополучии собственного брака и выражал надежду, что после того, как он покинет Белый дом и «останется один», их отношения упрочатся…
…В конце 1997 года Левински ощутила, что Клинтон окончательно охладел к ней. Он чрезвычайно редко отзывался на её звонки и больше никогда не звонил сам. Монике в Пентагоне стало совсем тошно. По-военному строгие коридоры департамента обороны конечно же не шли ни в какое сравнение с шумными, полными бурлящей жизни коридорами в западном крыле Белого дома…