Чтобы лучше доказать это, я построю следующий силлогисм:
ПЕРВАЯ ПОСЫЛКА: качества и характер.
ВТОРАЯ — поведение.
ВЫВОД — счастие или несчастие.
И вот тому два разительных примера:
ПЕТР III. — ЕКАТЕРИНА II.»[218].
Такова суть историософской концепции Екатерины II. Императрица, сознательно игнорируя моральный аспект проблемы, пыталась логически безупречно обосновать закономерный характер как собственного счастья, так и, одновременно, несчастья бывшего супруга. Понятно, о каком «известном событии» идет речь. Это государственный переворот, совершенный Екатериной и стоивший ее мужу Петру III короны и жизни. В лондонском издании Записок о самом перевороте ничего не сказано. По словам издателя, «мемуары не доведены до конца, ни даже до главной катастрофы. Как будто великая женщина сама поддалась гнусностям, столь живо ею изображаемым; она действительно приняла участие во всех интригах двора, превышая своих противников уже только умом и ловкостью, а не нравственным достоинством»[219]. Герцен, приняв первую посылку рассуждений императрицы, отказался принять вторую: он высоко оценил личные качества и характер автора «силлогисма», но решительно осудил поведение Екатерины и отказал ей в нравственной правоте. Вывод получился парадоксальный. Итак, с одной стороны, «великая женщина», с другой — государыня, которая «сама поддалась гнусностям». Екатерина — это великая властительница, лишенная «нравственных достоинств».
Ге был лично знаком с лондонским изгнанником и еще в марте 1867 года написал «для потомства» его портрет, который впоследствии неоднократно повторял[220]. Слова Герцена оказались созвучны умонастроению художника и поэтому получили свое живописное воплощение. Проблема нравственного достоинства исторической личности постоянно волновала Николая Николаевича в его исторических картинах. В одном месте своих «Записок» он написал (в 1892 году): «Две картины: „Петр I с царевичем Алексеем“ и „Екатерина II во время похорон императрицы Елизаветы“, измучили меня. Исторические картины тяжело писать, такие, которые бы не переходили в исторический жанр. Надо делать массу изысканий, потому что люди в своей общественной борьбе далеки от идеала. Во время писания картины „Петр I и царевич Алексей“ я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть. Я взвинчивал в себе симпатию к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал…»[221]
Хотя и для Герцена, и для Ге Екатерина II была «далека от идеала» и не заслуживала оправдания, художник не стремился осудить государыню. Он хотел понять, что же произошло в России в далеком 1762 году, когда непримиримо чужими людьми стали супруги, — и Екатерина Алексеевна захватила власть, по праву принадлежавшую ее мужу. «Мне хотелось изобразить здесь рознь между Екатериной II и Петром III»[222]. Для этого мастер избрал эпизод, подробно описанный княгиней Дашковой и самой Екатериной, уверявших, что сразу же после кончины императрицы Елизаветы Петровны, последовавшей 25 декабря 1761 года, ее племянник Петр III предался безудержному веселью и не спешил отдать последний долг усопшей.
Екатерина II: «Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представляя более не смешного Арлекина, нежели инаго чево, требуя, однако всякое почтение»[223].
Княгиня Е. Р. Дашкова: «Все придворные и знатные городские дамы, соответственно чинам своих мужей, должны были поочередно дежурить в той комнате, где стоял катафалк; согласно нашим обрядам, в продолжение шести недель священники читали Евангелие; комната была вся обтянута черной материей, кругом катафалка светилось множество свечей, что в связи с чтением Евангелия придавало ей особенно мрачный, величественный и торжественный вид. Императрица приходила почти каждый день и орошала слезами драгоценные останки своей тетки и благодетельницы. Ее горе привлекало к ней всех присутствующих. Петр III являлся крайне редко, и то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, подымать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер-офицерам по поводу их пряжек, галстуков или мундиров»[224].
218
Записки императрицы Екатерины II. London: Trübner&Co., 1859. С. 1 // Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Записки императрицы Екатерины II. Репринтное воспроизведение. М.: Наука, 1990.
220
Николай Николаевич Ге. Выставка произведений. М., 1969. Каталог. 1831–1894. / Сост. Н. Ю. Зограф. М.: Сов. художник, 1969. С. 35.
221
Николай Николаевич Ге: его жизнь, произведения и переписка / Сост. В. Стасов. М., 1904. С. 239.
223
Записки императрицы Екатерины Второй. СПб.: Изд-ние А. С. Суворина, 1907. С. 525 (Репринтное издание. М.: Орбита, 1989).