С. 384.
При чтении этих «Записок» изумляет постоянное забвение одной вещи, словно она не имела никакого значения. Мы говорим о забвении России и народа. Это — характерная черта той эпохи.
Зимний дворец со своей администрацией и военною машиною представлял собою отдельный мир. Подобно кораблю, плавающему на поверхности воды, он не имел с обитателями океана никаких отношений, кроме разве того, что поедал их. Это было государство для государства. Устроенное на немецкий лад, оно навязало себя народу, как завоеватель. В этой чудовищной казарме, в этой необъятной канцелярии царила сухая непреклонность, словно в военном стане. Одни отдавали и передавали приказания, другие молча повиновались. И был лишь один пункт, где человеческие страсти снова вспыхивали бурно и трепетно. Таким пунктом был в Зимнем дворце домашний очаг — не нации, но класса. За тройною цепью часовых, в грубо украшенных салонах зарождалась лихорадочная жизнь, с ее борьбой и интригами, с ее драмами и трагедиями. Здесь-то и решались судьбы России — в сумерках алькова, среди оргий, независимо от доносчиков и полиции.
Лондон, 15 ноября 1858 г.
С. 593.
Напечатано в книге «Mémoires de l’Impératrice Catherine II, écrits par elle-même et précédés d’une préface par A. Herzen», Londres, 1859, во 2-м ее издании — 1859 г., по-немецки в «Memoiren der Kaiserin Katharina II, von ihr selbst geschrieben. Nebst einer Vorrede von A. Herzen», Hannover, 1859 и во 2-м ее издании 1863 г., по-шведски в «Kejsarinnan Catharina II-s Memoirer, skrifna af henne själf, jämte ett företäl af A. Herzen, I–II», Upsala, 1859 и по-датски в «Memoirer skrevne af hende selv. Udgivne af Alex. Herzen». Kjöbenhavn, 1859. В русском издании «Записок императрицы Екатерины II. Издание Искандера. Перевод с французского», Лондон, 1859, предисловие не появилось.
2. [Стасов В. В.] Николай Николаевич Ге: Его жизнь, произведения и переписка / Сост. В. Стасов. М.: Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1904.
С. 246–248.
Ге отступился от сюжета с царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном, но жажда писать новую картину крепко мучила его, особливо после успеха его картины «Петр I и царевич Алексей». Ему, по-видимому, хотелось тогда сюжетов непременно с царями, императорами и императрицами, как было принято в «высшей исторической живописи», и он наконец остановился на сюжете, который он называл, на словах и на письме, иногда: «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы», а иногда: «Екатерина на похоронах у императрицы Елизаветы». Про эту композицию Ге говорит в своих записках: «Мне хотелось изобразить здесь рознь между Екатериной II и Петром III». Намерение было, конечно, превосходное, задача интересная и важная, никем еще до него у нас нетронутая, как это, впрочем, всегда бывало с Ге. Он всегда брал такие сюжеты, которые далеко отстояли от всегдашних, общепринятых и затасканных рутинерами. Теперь он опять пробовал изобразить два противоположных мира, какие-то две диаметрально не сходящиеся точки, разделенные пропастями и десятками тысяч верст, зенит и надир, как он это всегда любил (подумайте только: Христос — и Иуда; Петр I — и царевич Алексей; нынче Екатерина II — и Петр III). Решившись на сюжет, он по-всегдашнему стал рьяно и усердно готовиться к картине: ходил в Эрмитаж, смотрел портреты Екатерины II, Петра III, копировал с них этюды, разыскивал портреты кн. Воронцовой и других личностей, изучал костюмы, дворцовую архитектуру, обстановку, мундиры лейб-кампанцев, наконец, остановился на типе одной знакомой дамы (Авд. Ник. Костычевой, который казался ему приближающимся к типу Екатерины II). Он ставил ее на натуру, указывал движение и позу («с достоинством», как он говорил), и все-таки превосходное намерение и все изучения ни к чему не повели. Картина, появившись на передвижной выставке 1874 года, успеха вовсе не имела, об этом было тогда же тотчас же писано во всех газетах и журналах наших, во всех критиках и рецензиях. Все были единодушны, и никто не говорил в пользу Ге. Чтобы не повторять одно и то же, я приведу всего два примера того, что у нас тогда говорили и про новую картину, и это даст нынешнему читателю полное понятие о том, как курс Ге все у нас более и более падал и как от него публика русская все более и более уходила в сторону.
«Голос» говорил:
«Идея в картине есть; но идея эта выразилась крайне туманно, неясно; художник, очевидно, с нею не совладал. Погоня за идеей и бессилие в осуществлении ее довели художника до того, что он уже стал нас насиловать и вызывал или хотел вызвать ее с помощью предметов… Темная комната освещена огнем, и переход от дневного света к огненному и к темноте исполнен художником весьма удачно. Это одно только и удалось ему; все остальное подмалевано, и подмалевано вяло, декоративно, туманно».