Казалось, все замечательно, но меня по-прежнему смущали разительные перемены, произошедшие за время моего пребывания в Прибалтике. И вольное разгуливание Марины Юрьевны, коей полагалось безвылазно сидеть в своих палатах, оказалось как бы не самой невинной из них. Впрочем, причина тому у нее была уважительная: яснейшая уже не числилась на сносях, скинув ребенка буквально через три дня после моего отъезда. Оправилась она быстро (а был ли выкидыш вообще?), благосклонно приняв соболезнования царевича, каковой поспешил утешить Мнишковну. Да столь рьяно утешал, что вскоре их видели исключительно вместе. Порознь они пребывали не более получаса утром и столько же вечером, перед сном. Словом, все шло к тому, что сбудется пророчество Мстиславского. И впрямь дело не всегда заканчивается кровавой дракой – подчас веселой свадебкой.
Увы, узнал я об этом позже, иначе вел себя совсем иначе. Да и разговаривал бы со своим бывшим учеником во время нашего торжественного въезда в Москву не о том. Нет, поначалу, пока беседа вертелась вокруг Прибалтики (Федора весьма интересовали подробности битв), все было прекрасно.
– Ох и силен ты ратиться, – восторгался он. – Мне и посейчас в твои победы трудно поверить.
– Зато можно пощупать! – кивнул я назад, намекая на волочившиеся по снегу хоругви.
– Да как резво! Мы ить токмо к Дмитрову подошли, а тут и гонец твой с весточкой, что ничего не надобно, сам управился.
– То не я резв – гвардейцы мои со стрельцами шустрыми лисичками пробежались, – улыбнулся я.
– Ну да, ну да, – весело подхватил Годунов. – А где твои лисички хвостиками махнули, там польские зайцы десять лет не появятся.
– Насчет десяти трудно сказать, но три-четыре года у нас теперь в запасе точно имеются, – поправил я его. – Впрочем, нам и их хватит. Если шведский Карл что-либо затеет, то в ближайшие пару лет, не позднее. Да и то навряд ли. Их же за последние годы Ходкевич в хвост и в гриву лупил, а тут сам в плену оказался. Получается, мы сильнее гетмана. Тогда какой смысл с нами тягаться?
– И ведь вдвое больше людишек он имел, вдвое больше, – продолжал восхищаться он.
– Правда, победа чуть-чуть не сорвалась, – вспомнился мне запоздавший с предупреждением польский гонец и я (не иначе как чёрт за язык дернул), намекнул на предательство Мнишковны. Мол, по счастью Марина Юрьевна со своим гонцом к королю Сигизмунду чуточку припозднилась. А окажись он немного проворнее, всего на несколько суток, быть битому не Петру Сапеге с гетманом Ходкевичем, а мне.
Лицо Годунова надо было видеть. Яркий веселый румянец мгновенно исчез с лица, сменившись на бледность.
– Ты в своем уме, князь? – растерянно спросил он.
– Сам посуди, – пожал я плечами, приступив к раскладу.
Был он, на мой взгляд, безукоризненным. О том, что из Вардейки вышли шесть моих сотен-хоругвей, о которых говорилось в грамотке гонца, слышал от меня один Годунов, ибо я так планировал изначально, о чем и сказал ему. Позже переиначил, взяв десять, а ему об этом сообщить забыл. Но выходили они из Вардейки не таясь, в открытую, следовательно, тайному шпиону посчитать их подлинное количество – делать нечего. Получалось, сообщить Сигизмунду о шести моих сотнях мог либо государь, а я о такой глупости и думать не желаю, либо тот, кому он рассказал. Других вариантов нет.
Но Федор не смирился. Сознавшись, что действительно говорил Марине про шесть сотен, он начал доказывать, будто наияснейшая повинна всего-то в излишней болтливости: по всей видимости проговорилась своему батюшке, он, и опять-таки без злого умысла, кому-то еще, в том числе и тайному королевскому осведомителю. Итог: нет вины на Марине Юрьевне, а ежели она и есть на ком, то на самом Годунове.
И вообще я чересчур придираюсь к ней. Вон в тайном католичестве ее обвинил до отъезда, а как она веселилась на православную пасху – любо-дорого посмотреть. И христосовалась охотно (и его щеки отчего-то предательски порозовели), и яйца крашеные катала, словом, резвилась вовсю. Да и за свою новую веру она всей душой радеет. Не так давно сама предложила издать новый указ, касающийся отступников от православия. А меры там предусмотрены против еретиков да ведьм весьма суровые, вплоть до огненной смерти. Когда его обсуждали, кое-кто на Малом совете предлагал в отношении их ограничиться епитимией, да церковным покаянием, а она вместе с митрополитом Гермогеном уперлась и всех переупрямила, оставив костёр в качестве меры наказания для особо злостных. Ну не смешно ли после такого подозревать ее в тайном исповедании латинства? Выходит, я и насчет ее предательства тоже дал промашку.