Увы, но с того времени никаких особых поручений Багульник не получал за исключением одного: отравить моего коня.
– И чем он ему не угодил? – удивлялся дворский, рассказав о полученном задании.
– На самом деле ему на него наплевать, – подумав, ответил я. – Он повязать тебя хочет, чтоб ты от него никуда не делся и обратно не повернул.
– А чего делать-то?
– Трави, – равнодушно пожал я плечами. – Но завтра, когда Дубец его заменит на клячу той же масти.
Ни в чем не повинную животину было все равно жалко, но игра того стоила. Через день специально приглашенные живодеры (дворню я к лошади не подпустил, чтоб не увидели подмены) трудились, вовсю снимая шкуру, а я громко распекал раззяву-конюха, не уследившего за сеном.
– Еще десяток ефимков получил, – похвастался мне вечером Багульник.
– Ну и жмот боярин, – возмутился я.
И впрямь, мне из-за романовской затеи придется не меньше полусотни за нового коня отдавать, потому что раньше чем через пару месяцев якобы отравленного из Вардейки забирать нельзя, а он и пяти рублей не дал![12] Ну да ладно, авось в будущем уравняю, когда он Багульнику для меня ядовитые корешки передаст.
Но уравнять не получилось – образовалось затишье. Докуки Багульник вообще с тех пор ни разу не видел. Как долго продлится пауза, я понятия не имел, но ясно одно: с учетом того, как старательно копал под меня Романов найти общий язык ни с ним, ни с его прихвостнями, которых он протащил в Малый совет, нечего и думать.
А вот попытаться договориться с родичами престолоблюстителя стоило. В конце концов, с их стремлением обеспечить собственное благополучие можно и смириться. И не просто смириться, но и пообещать: от союза со мной они получат уйму денег – хватит и на них самих, и на детей с внуками. Разумеется, молочных рек и кисельных берегов я сулить не собирался – исключительно реальные вещи, но вполне соблазнительные, особенно с учетом того, что они еще не успели толком оклематься от ссылки и пока голодные и жадные. Причем жадные до всего: до власти, до денег, до поместий. И если первое им вроде как предоставили, то с остальным оставались немалые проблемы, с которыми я собирался пообещать помощь. Словом, по всему выходило, что заполучить их к себе в союзники – задача выполнимая. Разумеется, придется попыхтеть, но без труда не вытащишь и рыбку из пруда.
Увы, рыбка клевать наотрез отказывалась. Не шли они на контакт. Ни в какую. Глава клана Семен Никитич на мое предложение как-нибудь встретиться и усидеть братинку-другую доброго медку, аж скривился.
– У меня, князь, от нашей прошлой встречи похмелье еще не прошло, хотя почти годок миновал, – напомнил он мне свидание в пыточной Константино-Еленинской башни.
– Говорят, кто старое помянет, – невозмутимо пожал я плечами. – Ты-то всего ничего повисел, да и бить я тебя не позволил, а мне, если б я сам за себя не порадел, и впрямь досталось бы. Так кто кому больше должен?
– А про дочь мою запамятовал, коя по вине твоих казачков сгинула? – окрысился он.
Доказывать, что в бесследной пропаже его дочери моей вины нет, а казачки принадлежали Дмитрию, не имело смысла, равно как и продолжать разговор. Судя по злому непримиримому тону, он и слушать меня не станет.
Перетянуть на свою сторону кого-нибудь из его клана тоже не вышло. Помня, что визит старшего в чинах и титулах к младшему для последнего превеликий почет, я направился по гостям, но…. На подворье боярина Матвея Матвеевича Годунова мне сообщили, что его нет дома, уехал куда-то. А Иван Иванович Годунов выслал к воротам человека из дворни, сообщившего о его болезни. Встретив на следующий день в Малом совете их обоих, притом румяными и жизнерадостными, я зло сплюнул и зарекся навещать остальных политкаторжан.
Пришлось менять планы и заглянуть к Романову. Ехать к нему не хотелось, да и шансов найти общий язык, памятуя Докуку и отравленных лошадей, практически не имелось, но вдруг. Успокаивал я себя тем, что унижаться не собираюсь. С моей стороны это даже не рабочий визит лидера одной враждующей партии к лидеру другой, а разведка боем: выяснить, чего он хочет от меня. А там как знать – глядишь, найдется приемлемый компромисс.
Федор Никитич от встречи не уклонился. Правда, к воротам не вышел, да и на крыльцо тоже – встретил меня в доме, что само по себе знак унижения. Ладно, проглотим, коль нужно для дела. Но в первые полчаса стало ясно – не сойдемся. Слишком многого хотел боярин. Одно хорошо. Пользуясь тем, что беседовали мы наедине, да еще в его родном тереме, он не особо таился, говорил достаточно откровенно. Но для начала не упустил случая позлорадствовать над моим положением.
12
Ефимок, как называли иоахимсталлер и ему подобные крупные иноземные серебряные монеты на Руси, весил примерно 26-29 граммов серебра, а рубль, как условно-счетная единица – 68 граммов. Отсюда и разница.