— Я сплю. Разбудишь не раньше, чем начнется досмотр. Так оно и будет — примерно в шесть тридцать, — распорядился Скинертон и ушел в свою каюту.
Пассажиров оказалось трое. Прямо из шлюзовой камеры Керш отвел их в отсек для задержанных, а сам со своими парнями приступил к обыску кораблей. Каждый их шаг записывался и воспроизводился на экранах базы.
Бирн бушевал и требовал разбудить начальника. Робер взглянул на часы и нажал кнопку. Еще несколько минут спустя Скинертон вошел, потирая глаза с усердием крепко спавшего человека. Увидев Бирна, он изобразил крайнее удивление:
— Джеймс! Как тебя к нам занесло? — Но не дождавшись ответа, с еще большим изумлением по вернулся к спутникам Бирна: — Ба! А это кто с то бой, Джеймс? Неужели глаза мои врут и я вижу Серого Кота и Чистильщика?
— Они не со мной, Рони, — откликнулся Бирн, — и никакого отношения ко мне не имеют. Это твой болван Керш свел нас…
— Керш? — опять удивился Скинертон. Уставившись в экран, он добавил: — Этот болван Керш, кажется, нашел нечто любопытное для космической полиции.
В руках у полицейских были миниатюрные приборы, напоминавшие старинные электрические фонарики, с той лишь разницей, что в них вместо батареек были вмонтированы изотопные датчики. Они просвечивали насквозь любую вещь, из чего бы она ни была сделана, и безошибочно докладывали, что именно и где скрыто. С появлением таких приборов обыск превратился в примитивнейшую операцию. Парни Керша вытаскивали аккуратные контейнеры и переправляли их на базу.
— Рони, — вполголоса сказал Бирн, — пройдем к тебе и поговорим.
— Можно, — сказал Скинертон.
В своей каюте он усадил Бирна, угостил его коктейлем и отбросил тот притворно-шутливый тон, которым разговаривал в отсеке для задержанных. Оба они не один год прослужили бок о бок в одном ведомстве и понимали друг друга, даже когда молчали.
— Что тебя укусило? — спросил Бирн.
— Хочешь начистоту?
— Не иначе.
— Больше ни один контейнер с наркотиками мимо меня не пройдет. Транзит через космос для этой па кости я закрываю. Так можешь и доложить.
— Не много ли на себя взваливаешь?
— Ровно столько, сколько обязан за положенный мне оклад.
— Ты требуешь прибавки от Берча?
— Плевал я на твоего Берча. Больше я никому не служу, кроме правительства.
Бирн смотрел на Скинертона странными глазами — не то удивленно, не то уважительно.
— Твой плевок в Берча может залететь далеко, Рони. Дальше, чем ты думаешь.
— Не пугай меня, Джеймс. Сколько товара выгрузит Керш из твоих колымаг?
Бирн помолчал, но сообразив, что полицейские уже все взвесили и опечатали, ответил:
— Около восьми тонн.
Скинертон долго вышагивал по мягкой дорожке, устилавшей кабинет. Вопрос его прозвучал неожиданно:
— А знаешь, сколько граммов этого дерьма понадобилось, чтобы погубить моего Мартина?
— И он?! — воскликнул Бирн.
— Да. Он был хорошим парнем, мой Мартин. Был и нет… — Гримаса острой боли перекосила лицо Скинертона. — Будь они прокляты, и твой босс, и вся его шайка… Тебя, Джеймс, я отпущу. Составлю акт, что ты брал у них взаймы горючее. Но это в последний раз. А Кота и Чистильщика вместе с грузом отправлю в управление. Пусть там выясняют, на кого они работают.
— Я тебе сочувствую, Рони, — начал было Бирн, но Скинертон его оборвал:
— Молчи, Джеймс! Я уже сам выразил себе сочувствие — понял, что стал палачом своего сына. Пока помогал морить чужих сыновей, ничего не понимал, только подсчитывал, сколько мне причитается. А как дошло до моего — понял… Прикинь, сколько ребят не сделают первой затяжки, потому что эти восемь тонн не попадут к твоему Берчу…
— Ты уверен, что для нашего товара только один путь — через космос?
— Знаю, что путей много, но этот будет закрыт. В этом можешь не сомневаться.
— Ты надеешься, что через Кота полиция выйдет на Берча?
— А куда ему деться? Пока не было парилки, его люди все брали на себя, а он посмеивался и по том досрочно их вызволял. А теперь… Врать в парилке еще никто не научился.
«Парилкой» прозвали новейшую камеру для допросов, сконструированную инженерами и химиками Центрального полицейского управления. Это было прекрасно оборудованное помещение, перегороженное глухой прозрачной стеной. Одну его половину занимал следователь, окруженный микрофонами и записывающей аппаратурой. А во второй — в удобном кресле, с чашкой кофе или сигарой в руках сидел допрашиваемый. И освещение и температура в парилке были нормальными. Ничто не напоминало о прежних аксессуарах допросов третьей степени. Сам того не подозревая, допрашиваемый вдыхал не имевший ни запаха, ни цвета газ ППЛ-14.
Это был многоцелевой шедевр химической науки. В зависимости от числа молекул, приходившихся на кубометр воздуха, ППЛ-14 мог погружать в вечный сон целые города или заставить хохотать родственников, стоящих у гроба усопшего.
В парилке его эффект был иным. Он выключал какие-то центры мозга и превращал допрашиваемого в автомат, отвечавший на любые вопросы только правду и ничего, кроме правды. Показания, записанные при таком допросе, считались неопровержимыми доказательствами.
— А ты представляешь, кого может назвать Берч, если он сам сядет в парилку? — спросил Бирн.
— Знаю… На это и надеюсь — что он назовет и главную гадину — Гудимена.
— Ты с ума сошел, Рони! — с искренним испугом прошептал Бирн. — Гудимен стоит около миллиарда. За ним…
— Чего же ты замолчал? Кто за ним?
— Не знаю, Рони. И не дай бог тебе узнать…
— Ладно, Джеймс. На этом кончим. За каждым из нас стоит одна и та же костлявая старуха, — философски заключил Скинертон.