— Фон агрессии, — высказал догадку Милз.
— Нет, — вмешалась Минерва. — Чтобы не было путаницы в определениях, я бы не применяла этот термин к животным. Агрессия появилась позднее, у человека-собственника, и не в качестве инстинкта, а как осознанная линия поведения в конкретных исторических условиях. Буля заставляют преследовать и нападать пищевые инстинкты. У него нет и не может быть целенаправленной ненависти, характерной для агрессии.
— А когда собаки грызутся между собой из-за кости или самки, разве это не проявление той же агрессивности, которую мы видим у людей, дерущихся из-за денег или из-за женщины? — настаивал Милз.
— Или когда начинаются войны между народами? — добавил Лайт.
— Ничего общего, — возразила Минерва. — У отдельного человека пищевые и половые инстинкты, психическая аномалия или другие причины могут «пробудить зверя» и толкнуть его на физическое насилие. Но та агрессия, которая приводит в движение народы, имеет совсем другие, небиологические корни. Об этом мы рано заговорили. Пока перед нами животные. А фон, который мы видим, назовем фоном преследования.
Голограмма зайца оставалась однотонной — темно-серой. Этот фон также не менялся, но и не был застывшим, мертвым. Он искрился, подергивался рябью, все более темнел.
— А это фон страха? — неуверенно спросил Милз.
— Да, — согласилась Минерва. — Другое крайнее состояние: убежать, обмануть преследователя, скрыться от него — значит сохранить свою жизнь. А чтобы этой цели послужили все резервы организма, слабому нужны: осторожность, подозрительность, страх.
Между тем на телевизионной половине кадра драма приближалась к концу. Расстояние, отделявшее гончую от зайца, сокращалось. Заяц делал отчаянные прыжки то в одну, то в другую сторону и, пока собака сворачивала, успевал выиграть время. Но как только он выходил на прямую, исход поединка становился очевидным.
Заяц снова попытался резко изменить направление, но Буль, как бы предвидя этот маневр, срезал угол и накрыл жертву,
Фон на голограмме зайца стал почти черным. в нем потонуло все…
— Так выглядит ужас — последняя стадия страха, — пояснила Минерва.
А еще через мгновение заячья голограмма угасла. Мозг прекратил работу.
Быстро сменился фон у гончей. Зеленая окраска уступила серебристым, еще нестойким, смешанным тонам. Во все стороны разлетелись искры фейерверка удовлетворения. Он был еще ярче, чем тот, который наблюдался у Цезаря, прорвавшегося к миске с едой.
Несколько дней спустя Буль снова послужил науке. Его познакомили с однопородной сукой, вступившей в брачный период. Уже с первой секунды, как только собаки увидели друг друга, фон голограммы Буля стал окрашиваться в желтые цвета. Чем ближе они знакомились, тем желтизна становилась гуще, сочнее, ярче. Казалось, что в мозгу собаки зажглось маленькое солнце, осветившее все его закоулки.
— Фон полового влечения, — констатировал Лайт.
В том, что это так, сомнений не было. Поразило ученых другое. При всех иных крайних эмоциональных состояниях, уже зарегистрированных ими, более или менее энергично работали разные уровни мозга. А на желтой голограмме Буля нельзя было отличить один уровень от другого. Не прорисовывалась ни одна четкая линия. Не было даже намека на какой-то устойчивый узор. Напрашивался вывод, что солнце, вспыхнувшее в мозгу собаки, не осветило, а ослепило ее.
Буль уже не слышал голоса хозяина и его приказаний. Он забыл, что прошло время кормления, — никаких признаков красной полосы не появилось. Только коричневое пятно злобы пробилось сквозь желтизну, когда по программе эксперимента к месту свадьбы подвели постороннюю собаку.
— Какая силища! — восхитился Лайт. — Когда набрал силу инстинкт продолжения рода, мозгу, по существу, нечего делать. Видишь, как одно неукротимое желание отбросило все остальное — и жизненный опыт, и умение приспосабливаться, все сейчас ни к чему. Одна слепая сила повелевает Булем. Она подчинила себе все другие эмоции — голод, жажду, привязанность к человеку. В эти минуты она — властелин, которому служит все.
А когда кончилась свадьба, примечательной была смена окраски. Желтого цвета как будто и не бывало. Ненадолго сменил его жемчужный фон «радости бытия», но и он растаял, уступив место красной полосе. Буль послушно откликнулся на зов хозяина, ощутил голод… Наступили будни, и мозг занялся своей обычной деятельностью.
11
Впоследствии эта прогулка доктора Дэвида Торна вошла во все монографии по истории техники.
В сопровождении молодого человека весьма приятной наружности он сидел в ресторане и завтракал, заходил в магазины, представлял своего спутника друзьям, как нового аспиранта Дика Мимека, приводил с собой на деловые совещания, вовлекал в беседы, во время которых молодой человек демонстрировал недюжинные знания и живой ум. И никто из тех, кто в этот день познакомился с Диком, сидел с ним рядом, не заподозрил, что общается не с человеком, а с поразительной конструкцией.
К этому времени никого уже не удивляли высокоинтеллектуальные ДМ, которые располагали эрудицией в объеме крупнейших библиотек и занимали командные посты на заводах, в лабораториях, конторах. Хорошо были известны и специализированные роботы, полезные, но очень уж неприглядные, ограниченные в движениях, которых никому не пришло бы в голову пригласить за стол. Разве могли они сравниться с Диком, ничем не отличавшимся от человека, очаровательным, выдержанным, все понимающим и все умеющим делать!
Рекламная машина новой фирмы за несколько дней превратила Дика в самую популярную фигуру. Даже дети знали теперь его ласкательную кличку «ми-ми». На всех экранах днем и ночью можно было увидеть белозубое, синеглазое, гладко выбритое лицо мэшин-мена, убирающего квартиру, баюкающего младенца, управляющего автолетом, разговаривающего по оптитрону, устанавливающего рекорды в разных видах спорта.