— Вот то-то и оно. Поэтому молодежь сначала посылают на такие суда, как «Камчатка», и, если себя проявил, пожалуйста: контейнеровоз в твоем распоряжении.
Мне оставалось пожалеть о безнадежно потерянном времени. Контейнеровоз я уже получить не мог. Даже самый завалящий.
Утром мы пришли в Певек.
Певек — самый большой город в Советской Арктике.
Полагаю, что такое начало далеко от оригинальности, но как сказать по-иному, если прямо из бухты вырастают многоэтажные дома и это разноцветное многоэтажие протянулось на целый километр? Горы полузакрыты туманом, и от этого дома кажутся еще выше. Встреча с незнакомым городом волнует, как свидание с незнакомой женщиной. Хороша ли она? Вот первый вопрос. О том, понравишься ли ты сам, думаешь почему-то в последнюю очередь.
Певек мне понравился сразу же.
Нас ставят на рейде. К причальной линии не подступиться — занята судами. По счастью, диспетчер порта дает команду проходящему катеру, и я прямо с борта прыгаю в руки певекцев. Один из них, узнав, что я здесь впервые, говорит не без гордости:
— А наш порт в Монреале побывал, на Всемирной выставке.
За какие заслуги — выяснить не успеваю. Мы уже у причала, широкого, как стадион. Лавируя между кранами и ящиками, пробираюсь к проходной.
Здание музея, очевидно, экспонат. Одноэтажный, беленый дом. В самом городе таких почти не осталось. У входа берцовые и прочие кости. Я приветствую их как старых знакомых.
Музей — первый и пока единственный на всю Арктику и сделан с великой любовью и тщанием. Время раннее, и в залах, кроме меня и заведующей, ни души. На стенах портреты первооткрывателей: бородатый Фердинанд Петрович Врангель, усатый Федор Федорович Матюшкин. Адмиральские орлы на плечах, пышные шнуры аксельбантов. Они были почти ровесниками: потомок остзейских баронов и лицейский товарищ Пушкина. Врангель нанес на карту побережье Сибири от Индигирки до Колючинской губы, Матюшкин в 1820—1824 годах исследовал Медвежьи острова и Чаунскую губу. Первый словарь чукотского языка тоже составлен лицеистом.
Иду в порт. Ветер разогнал туман, и каменный задник Певека виден во всю свою высоту. Он темен и чуть-чуть блестит, как темен камень, смоченный водою. Кстати, Певек по-чукотски «вздутая гора», пэккин-эй. Сведениями я запасся в Москве, когда собирался в Арктику. Но вот от молоденькой ясноглазой Тани Черемных я услышал другое толкование: «гнилое место». Что-то не похоже. Холодное — это верно. Особенно по сравнению с недавней колымской теплынью. Впервые жалею о казенном ватнике, который так выручал меня на Кигиляхе. Среднегодовая температура в Певеке минус 10 °C…
В порту захожу к диспетчеру, поблагодарить за утреннюю любезность. Пришел я не вовремя. Диспетчер Дерябин обедает. На аккуратно расстеленной газетке хлеб, рыба, помидоры.
— Угощайтесь…
Угощаюсь с превеликим удовольствием. В стеклянном «фонаре» диспетчерской видно, как швартуется «Камчатка».
Юрий Иванович в Певеке 25 лет, сразу же после мореходной школы. Сын, отслужив в армии, поступил в Одессе в институт, женился и вернулся домой, перевелся на заочный. И дочь Юрия Ивановича, которая окончила на материке техникум, тоже работает в Певеке.
— Почему вы так долго здесь?
— Да я ведь другой жизни и не знаю.
Он-то да, не знает, но его дети?
Очевидно, блага городской жизни (а они в Певеке, безусловно, есть), помноженные на материальный достаток и нравственный микроклимат, и создают то поле тяготения, которое действует на уроженца здешних мест, даже когда он оказывается в Одессе…
Плотный, седоватый Дерябин, внимательно слушающий и охотно отвечающий, мне положительно нравится, но в диспетчерской не поговоришь.
— Я закончу работу и пошли ко мне домой, — приглашает Юрий Иванович. Говорю, что постараюсь, и уже на судне вспоминаю, что обещал проведать московских журналистов.
Вечером ко мне заходит капитан. Моя каюта наполняется запахом хороших духов. Ладная фигура Сидоренко облачена в новую тужурку, лаковые туфли сияют.
— Пойдете на берег?
Я говорю, что собираюсь к землякам, и предлагаю нанести визит дружбы совместно. В конце концов, рассуждаю я, Дерябин, может быть, и не очень-то ждет. Человек после суточного дежурства, устал…
Капитан согласен. Шагаем по вечернему Певеку. На улицах полно народу, ресторан на осадном положении. Да ведь сегодня День шахтера!
Утром меня будит стук в дверь. Старпом свеж, как майский день.
— Боря, что-то не видно, чтобы вы вчера праздновали.
— Так ведь я не пью.
— ?!
— Ничего, кроме чая и кофе.