— С кем говорит капитан? — спросил я старпома Кузнецова.
— С капитаном-наставником Мурманского пароходства. Он прилетел к нам из Тикси. Домашенко. Может, слышали?
— Юлий Петрович? — я произнес имя-отчество совершенно машинально, еще не веря, что может случиться такое совпадение.
— Он самый. А вы что, знакомы? — Кузнецов уважительно глянул на меня.
Я кинулся к капитану. Разговор заканчивался, и самолет вот-вот должен был отвернуть от судна.
— Разрешите мне сказать капитану-наставнику пару слов!
Капитан молча передал мне трубку, я нажал на клавишу.
— Юлий Петрович, с вами говорит ваш бывший подчиненный, командир БЧ-V Кабаков.
— Повторите, не понял.
Голос был недоумевающим, даже слегка раздраженным.
— Юлий Петрович! Кабаков, инженер-лейтенант, на ТЩ «сто семнадцатом»! — кричал я в трубку.
И все-таки мне пришлось раза три повторить все это, прежде чем капитан-наставник понял, кто с ним говорит. И тогда на все ледяное безмолвие прогрохотало:
— Марк?! Черт побери, да как же ты сюда попал?!
Тут же самолет изменил курс. Вопреки всем правилам, сжигая казенный бензин, он кружил над «Щербацевичем». Я принялся спешно объяснять, что отслужил, что стал литератором, что здесь в командировке. Торопясь сказать больше, проглатывал окончания слов и подозреваю, что добрую половину разговора Домашенко не понял, так же как и я сам. Узнал лишь, что Юлий Петрович живет в Мурманске и что его квартира в здании пароходства.
Двадцать пять лет я не слышал голоса этого человека, моего первого командира! Тогда, в Полярном, он пожелал нам, офицерам, счастливой флотской судьбы и уехал в другую базу, командовать другим кораблем.
Сколько раз на боевом тралении я слышал в переговорной трубе его звонкое: «Ну, как там у тебя дела, механик?» Сколько раз темной полярной ночью, когда снаружи завывала пурга, мы, молодые лейтенанты, слушали его рассказы о боевых делах Краснознаменного дивизиона, на котором наш командир служил с самого первого дня…
Морские дороги развели нас в разные стороны, меня перевели на Балтику, потом на Черное море. Единственное, что я знал о Юлии Петровиче, так это то, что он капитан 1-го ранга, командует крейсером. И вдруг разговор. И где?!
Мы говорили, наверное, минут пять, не более. Через час радист принес мне в каюту радиограмму, принятую с борта самолета. Юлий Петрович назначал мне встречу в Тикси, обещал встретить.
…И еще пять суток пробивались мы на восток, но самолет больше не прилетел. Арктическая навигация была в самом разгаре, и работы капитану-наставнику хватало. Я только сумел узнать от Кузнецова, что Юлий Петрович десять лет тому назад уволился в запас, недолго пробыл на берегу, а потом поступил работать в Мурманское пароходство. Капитанил на ледоколах, ходил в самые отдаленные точки и вот уже несколько лет работает капитаном-наставником, на должности донельзя почетной и ответственной.
— Откровенно говоря, мы иногда задумываемся, что заставляет его до сих пор плавать? — рассуждал Иванников. — Ведь ему уже пятьдесят три.
Юлию Петровичу было куда больше, но я промолчал. Впрочем, догадывался, почему этот человек, который во время войны не единожды хаживал по клокочущим минным полям, награжденный тремя боевыми орденами, много переживший и поплававший, не расстается с морем.
Неизбывная романтика высоких широт жила в душе бывшего студента Харьковского университета. Война сделала Домашенко офицером и моряком, но море он любил той немногословной и немного застенчивой любовью, которая свойственна истинным мореходам. Я помню, как командир часами не уходил с мостика в те редкие на Севере дни, когда раздергивалась завеса серых облаков и южная синева заливала студеное Баренцево море.
«Вы, механик, стихи пишете. Так вот напишите так, чтобы эта синева каждому в душу запала…»
Я пробовал так писать. Не получалось… Юлий Петрович учил меня и другому. Когда мы возвращались с боевого траления у Канина Носа, тральщик затерло во льдах. И еще, на беду, полузатонувшим бревном — топляком погнуло лопасти гребного винта. Я никогда не видел обычно сдержанного, немного жестковатого командира таким оживленным, таким общительным, как в эти три дня, когда в ледяной воде трюмные в легководолазных костюмах правили лопасть, а сигнальщики не сводили глаз с белого горизонта…
Командирской выдержке, командирской требовательности учил меня капитан-лейтенант Домашенко.
В этот день на «Щербацевиче» только и разговоров было, что об этой удивительной встрече.
Наконец пришла радиограмма из штаба проводки: разрешалось движение, и мы двинулись втроем в море Лаптевых. Впереди «Алапаевсклес» (он был потяжелее, а следовательно, понадежнее), а за ним «Щербацевич» и «Котик».