Поэтому наши предки решили перебраться в более спокойные места. Они погрузили семьи и имущество в длинные пироги и спустились вниз по реке. Однажды они остановились у небольшой отмели в устье реки Кемюата, но едва они разожгли костры, чтобы сварить рис, как из воды вышел маленький крокодил и направился к ним. Он был длиной не больше ножа и такой худой, что все ребра торчали у него наружу. Даяки сжалились над ним: они поймали его, накормили рисом и напоили бураком (рисовой водкой); они даже дали ему деревянный мандоу.
— Почему деревянный?
— Потому что он дешевле железного, а так как крокодил все равно им не пользовался, то это не имело никакого значения. Затем вождь пустил его в воду, сказав: «Помни, крокодилий детеныш, какой прием оказали тебе даяки; расскажи об этом твоим братьям, и пусть твое племя и наше всегда живут в мире». Выслушав эту речь, крокодил нырнул в реку, а даяки, считая его появление счастливым предзнаменованием, окончательно решили поселиться в этом месте.
С тех пор все неукоснительно соблюдают этот договор о дружбе. Крокодил теперь уже длиной с пирогу, но он ни разу не тронул ни одного из жителей деревни; он довольствуется тем, что проглатывает собаку или свинью, которые рискнут сунуться в воду. Даяки со своей стороны никогда не причиняли ему зла, а когда два или три года назад один человек, прибывший из Саравака, захотел убить его, то этому воспротивилась вся деревня.
Он очень стар, но, несмотря на свой преклонный возраст, любит шутки. Когда он видит женщину, собирающуюся постирать в сторонке белье, он тихонько приближается к ней и ударом морды опрокидывает ее в воду. Она, конечно, вопит от ужаса, а он смеется от души. Или же он переворачивает для забавы пирогу, чтобы полюбоваться, как сидевшие в ней будут барахтаться в воде.
Разглядывая в задумчивости другой берег, я заметил внезапно появившееся там стадо кабанов. Я вскинул свой карабин, но Эмбан Джалонг посоветовал мне подождать, пока все они не войдут в воду, что позволит нам догнать их на пироге и убить всех до одного.
Вожак ступил на песчаную отмель и вошел в реку, но, когда вода доходила ему уже до живота, он остановился и поднял рыло к небу, подозрительно нюхая воздух. Простояв так целую минуту, он громко захрюкал и поспешно вернулся в лес, сопровождаемый всеми остальными.
— Он, должно быть, почуял нас, так как ветер дует нам в спину, — констатировал мой спутник.
Возобновилось нескончаемое ожидание, и вдовец принялся рассказывать мне о войнах между даяками.
— В то время я был еще слишком мал, но мой отец и деревенские старики очень хорошо это помнят. Сразу после уборки риса мужчины каждого племени пускались в путь и нападали на все встречные деревни. Когда они возвращались с добычей, племя устраивало большой праздник, длившийся иногда больше месяца.
— Но разве жители деревень не могли защищаться от нападавших?
— Конечно могли. Да и деревни в те времена располагались не так, как сейчас: все дома были сосредоточены на вершине холма и обнесены очень высоким бамбуковым частоколом. Чтобы нападающие не могли срубить частокол своими мандоу, бамбук заполняли небольшими камнями, о которые мгновенно зазубривались лучшие лезвия. Более того, каждый кол венчал пустотелый бамбук, наполненный наперченной водой, которая попадала в глаза тем, кто пытался взобраться наверх, и ослепляла их. А если случайно им удавалось добраться до верха частокола, то по другую сторону их ждала приятная неожиданность: когда они прыгали на землю, где вроде бы не было никаких препятствий, почва обрушивалась под их тяжестью, и они летели в глубокие рвы: там они живьем насаживались на вертелы из заостренного бамбука. И даже если они прорывались к домам, это еще не означало, что они попадут внутрь. Сваи в те времена делались гораздо выше, чем сейчас, и пока нападавшие карабкались по ним, люди осыпали их стрелами из сарбаканов и выливали им на головы кипяток, постоянно подогревавшийся в бамбуковых сосудах.
— Но как же тогда брали деревню?
— Приходилось действовать внезапно, как правило ночью. Нападавшие тихо проскальзывали в деревню и окружали каждый дом. Затем один из них взбирался на крышу, подымал пластинку деревянной черепицы и и вытряхивал внутрь дома муравьев, которых держал про запас в бамбуке. Насекомые мгновенно расползались по спящим, кусали их и будили, вынуждая зажигать факелы, чтобы посмотреть, что случилось. Тут уже нападающим, невидимым в темноте, было легко перебить копьями и стрелами всех обитателей дома.
Бывало также, что два племени встречались на поле боя в лесу или на пустоши. Тогда завязывались грозные сражения, и победители отрезали побежденным головы или уводили их в рабство на всю жизнь. В ту пору некоторые воины совершили достопамятные подвиги и прославили свои имена.
В ту самую минуту, когда Эмбан Джалонг заканчивал свой рассказ, из лесу вышел великолепный кабан и решительным шагом направился к реке. Без малейшего колебания он погрузился в воду и поплыл в нашу сторону, продвигаясь быстро, несмотря на сильное течение. К несчастью, уже переплыв на три четверти реку, он резко повернул и пристал в двадцати метрах ниже нашего укрытия.
Едва он вылез на берег, как из зарослей вылетело копье и поразило его в бок. Бедное животное споткнулось, но попыталось бежать. Тогда в воздухе просвистело второе копье, ранившее его в почку. С энергией, какую придает отчаяние, раненый дотащился до воды, но владельцы копий — двое юношей атлетического сложения — набросились на него с торжествующим криком и прикончили ударами мандоу.
Это была первая жертва дня. Впрочем, на нашем участке второй не было, и часы до вечера медленно текли под рассказы моего спутника.
Солнце уже склонялось к верхушкам венчавших гору деревьев, и его косые лучи придавали речной воде металлический отблеск, когда в нескольких метрах от нашей засады над поверхностью воды показалась плоская морда, обратившая к нам два круглых выпуклых глаза. Я решил было, что это большой питон, но маленький подрагивающий черный нос, обрамленный серебристыми усами, свидетельствовал о том, что я ошибся: это вынырнула подышать выдра.
— Это анджинг аир (водяная собака), — сказал мой спутник.
Выдра исчезла, а затем вышла на берег в двух шагах от нас. Выгнув спину и опустив морду к земле; она неловко прыгнула на твердую почву и выпрямилась на задних лапах, словно собака, выпрашивающая кусок сахару. Ее выпуклые, как у рыбы, глаза остановились на скрывавших нас ветвях и, казалось, долго нас разглядывали. Мой спутник хотел подобрать камень, но его жест не ускользнул от животного: в три прыжка оно достигло реки и ушло под воду.
— Пора возвращаться, — сказал Эмбан Джалонг.
Отовсюду выходили из укрытий люди и садились в свои крохотные пироги. Так же поступили и мы, еще скованные после долгих часов неподвижности. Вскоре по направлению к деревне по реке спускалась настоящая флотилия, несомая потоком; люди, положив весла на колени, обсуждали случившееся за день.
Не доезжая ста метров до Лонг-Кемюата, мы пристали к скалистому островку, где уже собралась группа людей, и те, кто поохотился успешно, выгрузили свою дичь. На двадцать охотников было всего три больших кабана, и пока одни потрошили их и резали на небольшие куски, другие обстругивали тонкие бамбуковые прутья, которые позаботились наломать дорогой. Затем все принялись нанизывать кусочки мяса на эти вертела, внимательно следя за тем, чтобы каждому досталось по куску печени, сердца, мяса и сала. Только почки, по-видимому слишком маленькие для того, чтобы делить их на двадцать частей, были поджарены на костре из валежника и съедены на месте.
В итоге перед нами лежала груда вертелов, которые были распределены поровну между всеми присутствующими. Затем каждый поспешно завернул свою долю в листья камыша и прыгнул в свою пирогу, направляя ее энергичными ударами весла к деревне, где его семья с нетерпением ждала главного лакомства лесных племен — мяса.
Глава двенадцатая
Неудобства даякской религии. Великий вождь рассказывает, как он попал в тюрьму. Даяки и мировая война.