Однажды меня позвали лечить старого Лохонга Апюи, страдавшего ишиасом; некоторое время спустя я пошел справиться о его здоровье и нашел его совершенно бодрым: он как раз собирался шить на машинке, стоявшей перед дверью его дома.
— Привет, туан! Мне нужно сделать еще уколы, я себя чувствую сразу на двадцать лет моложе!
Он велел своим женам приготовить для меня угощение, а когда они ушли, сказал мне конфиденциальным тоном:
— Я давно собирался поговорить с тобой. Я хотел, чтобы ты остался с нами. Ты не пожалеешь. У меня есть деньжата, а ты научишь меня кое-чему, чего я не знаю. Вдвоем мы сможем вести торговлю и полностью держать в руках здешний народ. Они еще слишком глупы и цепляются за свои старые верования.
— Как! — воскликнул я, глубоко потрясенный. — Вы, великий вождь и кепала адат (жрец), вы, хранитель обычаев, вы сами в них не верите?
Он посмотрел на меня своими маленькими глазками циничного и хитрого политикана и ответил:
— Верю я в них или не верю — это не имеет никакого значения. Нужно, чтобы они верили, не то они станут христианами или мусульманами, и я их не удержу.
— Однако же, — сказал я шутя, — мне кажется, что они от этого ничего не выгадают, скорее наоборот. Приняв ислам, они не смогут больше ни пить вино, ни есть кабанье мясо. Если же они станут христиан нами, им придется перестать ежегодно менять жену или мужа!
— Я тоже так думаю, — заявил старый вождь, — но наша религия со всеми ее запретами представляет много неудобств. По сравнению с христианскими деревнями мы иногда запаздываем с уборкой урожая больше чем на месяц, и только потому, что вынуждены ждать соизволения орлана, чтобы начать сев. Еще хуже бывает, когда мы отправляемся в путешествие. Стоит иссит пересечь нашу дорогу, летя справа налево, чтобы нам пришлось вернуться назад и переждать восемь дней, прежде чем снова двинуться в путь!
Старый Апюи нисколько не преувеличивал, и я вспомнил, как однажды мы наняли группу носильщиков для доставки части нашего груза, оставшегося на расстоянии дня пути от деревни. Едва вступив в лес, мы услышали слева от нас щебетание иссит. Люди тотчас остановились, отклонили наши самые соблазнительные предложения и вернулись в деревню, чтобы не двигаться с места неделю. А так как нам не везло, то этот эпизод повторялся четыре раза кряду. В итоге нам понадобился месяц, чтобы совершить переход, для которого в нормальных условиях требуется один день!
Говоря о насущных проблемах своего племени, старый вождь продолжал в то же время шить с ловкостью профессионала. Пораженный, я спросил его, где он овладел этим мастерством.
— В тюрьме, где я провел пять лет во времена голландцев, — ответил он просто.
…Сначала меня посадили в тюрьму на побережье, а потом увезли на большом корабле на Яву — с кандалами на ногах и под охраной двух солдат. Там меня судили белые, говорившие по-голландски, и, хотя я ничего не понял, мне объявили, что я приговорен к пяти годам каторжных работ. У меня создалось впечатление, что все смеялись надо мной, особенно из-за моих длинных ушей. Один голландец даже заставил меня выйти во двор и сфотографировал со всех сторон.
Сперва меня отправили на каучуковую плантацию на Суматре. С утра до вечера мы корчевали лес, и ленивые у всех на глазах получали пятьдесят ударов ротангом по пяткам. Но меня ни разу не били, так как я был сыном вождя и работал с большим рвением, чем другие заключенные.
Потом я заболел бери-бери, и меня вернули на Яву, где сделали слугой начальника тюрьмы. Я подметал дом, поливал цветы, провожал детей в школу и ходил на рынок с мадам. Начальник полностью доверял мне, зная, что в чужом доме даяк не тронул бы и рисового зернышка.
Там я научился говорить и писать по-малайски, а также шить на машинке и кроить рубашки и штаны. В сущности, я не был несчастен в течение этих лет, но мне очень недоставало моей родины. В деревне считали, что я давно умер; когда же я вернулся, мне устроили триумфальный прием. Надо сказать, что очень мало кто из даяков, побывавших в тюрьмах белых, не погиб от лихорадки или главным образом от бери-бери.
— И по возвращении вас избрали великим вождем?
— Да, несмотря на то, что я этого не хотел. Но все умоляли меня согласиться, и я уступил после трех дней колебаний.
Он вздохнул с преувеличенно сокрушенным видом и добавил:
— Мне сказали, что это для блага моего народа, и я не мог отказать…
Я притворился, будто сочувствую ему, хотя прекрасно знал, что этот старый Тартюф искусно ловчил, чтобы добиться своего избрания. Просто обычай даяков требует, чтобы будущий великий вождь заставлял упрашивать себя в течение трех дней, прежде чем он согласится, словно вопреки собственному желанию.
Воспользовавшись тем, что старый Апюи разоткровенничался, я задал ему коварный вопрос:
— Скажите, шеф, когда даяки перестали резать головы?
— Правду говоря, уже двадцать лет назад мы заключили мир между племенами. Из чего не следует, конечно, что больше совсем не резали голов. Но в минувшую войну японцы, оккупировавшие побережье Борнео, предлагали по пятьсот рупий за голову каждого белого, так как они знали, что при их приближении определенное число англичан и голландцев укрылось во внутренних районах.
— И даяки согласились?
— Не мы, конечно, но некоторые плохие даяки, например ибаны, живущие в Сараваке, и кое-кто из белых был, таким образом, убит. Но когда высадились австралийцы и англичане, они в свою очередь предложили по ружью за каждую японскую голову, и тогда отправились на охоту мы все!
— А как попали сюда англичане?
— Они просто упали с неба.
— С неба? Вы хотите сказать, с капал-тербанга (летающего корабля)?
— Да, да. Однажды из Саравака пришел даяк, сказавший, что с неба упадут европейцы и что мы должны их встретить. Тогда мы отправились к тому месту, которое он нам указал, — на обширную поляну рядом с Лонг-Туа, деревушкой в верховьях Бахау, — и стали там лагерем.
Мы прождали несколько дней и начали уже сердиться, когда появился летающий корабль и стал кружиться над нами. Мои люди испугались было, но я им сказал: «Ничего не бойтесь, это друзья». И вот из машины выпали маленькие белые зонты, а к этим зонтам были прицеплены словно бы черные муравьи, которые шевелились в небе! Тогдадаяки принялись кричать: «Люди! Люди!».
Их было всего трое. Два первых приземлились посреди поляны, и мы побежали к ним. Увидев нас с нашими копьями и мандоу, они подняли руки и закричали: «Ками каван, оранг ингеррис!» (Мы друзья, англичане!) Но выглядели они не очень-то спокойными, как, впрочем, мы сами, так как одеты они были весьма странно.
Что касается третьего, то его отнесло ветром, и он упал на опушке леса, где мы с трудом его разыскали. Он застрял на самой верхушке большого дерева и качался и дергался, словно паук на конце своей нити. Это было так забавно, что мы чуть не надорвали животы от смеха.
И чем больше мы смеялись, тем сильнее он злился и кричал по-малайски: «Вы придете наконец за мной, вместо того чтобы издеваться?» Но видя, как он нервничает, мы смеялись еще сильнее!
В конце концов мы все же сжалились над ним. Люди взобрались на дерево, отцепили его и спустили на ротанговых веревках. Внизу он спросил нас: «Великий вождь даяков Лохонг Апюи здесь?» Тогда я вышел вперед, и он пожал мне руку: «Я майор Гаррисон; его величество король Англии сказал мне, что Лохонг Апюи его друг и что даяки помогут нам». Я никогда не видел короля Англии, но был польщен, услышав, что он меня знает. Поэтому я заявил, что мы готовы помочь туану майору[24]. Тогда он отдал мне ткань со своего зонта, и я выкроил из нее легкие и прочные рубашки для всей моей семьи.
Я не помню имен двух других англичан, но так как один из них был врач, а другой радист, то мы их называли «туан доктор» и «туан радист».
24
Рассказ старого Апюи — это сообщение (слегка измененное, конечно, в его пользу) о подлинном эпизоде минувшей войны. Во время наступления союзников на Тихом океане в 1945 году герой британской армии майор Гаррисон и двое его людей были сброшены на парашютах в центре Борнео с заданием подготовить вспомогательную площадку для союзнических самолетов, совершающих вынужденную посадку. В настоящее время майор Гаррисон, один из лучших знатоков Борнео и даяков, работает хранителем музея в Кучинге (Саравак).