Впоследствии забавы ради я несколько раз терял Бетину в лесу. Видя, что она удаляется, преследуя какого-нибудь зверька, я прятался в кустах или за каким-нибудь толстым деревом и следил за ней. Заметив мое отсутствие, она сразу останавливалась и встревоженно оглядывалась по сторонам, издавая свой жалобный призыв. Затем она опускала к земле розовую мордочку и отыскивала мой след с ловкостью ищейки. Выследить меня после этого было для нее уже игрой; и всякий раз, заметив меня, она выказывала ту же радость.
За свою жизнь я держал много ручных зверей (в том числе несколько мангустов), но ни один из них — за исключением обезьян, бесспорно самых дерзких животных, — не был таким дружелюбным. Только собака могла бы до такой степени приспособиться к обществу людей и сносить с таким терпением приставания детей.
Бетина следовала за нами при всех наших переездах, но питала ужас перед путешествиями в пироге. Она бегала взад и вперед по лодке и взбиралась на борта, бросая отчаянные взгляды на берег. Не раз она кидалась в воду и, плывя с поразительной быстротой, пыталась достигнуть суши.
Однако в конце концов я заметил перемену в поведении мангуста. Казалось, Бетина скучала; она бродила по хижине и мяукала не переставая. Иногда она вдруг устремлялась к выходу из деревни, словно какой-то смутный инстинкт звал ее в лес. Поймав ее несколько раз, когда она вот-вот собиралась исчезнуть, я решил ей больше не мешать. Друзья советовали мне держать Бетину на привязи, но я так любил ее, что не мог на это решиться. «Если она хочет уйти, пусть идет, — думал я, — я не могу заставить ее остаться».
И вот однажды вечером я не обнаружил Бетину в моем спальном мешке. Она вернулась в родной лес, чтобы жить своей настоящей жизнью дикого животного. Мне было очень тяжело, но я убедил себя, что там она будет счастливее, чем если бы я увез ее в нашу холодную Европу. Я только с беспокойством спрашивал себя, не мог ли долгий период легкой и безопасной жизни среди людей сделать ее неприспособленной к беспощадной борьбе за существование, которую непрерывно ведут животные в естественных условиях.
Но первое, что я увидел, открыв глаза на другое утро, был мальчик, который, по-видимому, давно дожидался моего пробуждения. На руках он держал Бетину! Испугавшись, вероятно, перспективы провести ночь в лесу, она закрылась в хижине на краю деревни, где ее, к счастью, узнали, иначе ей не миновать бы котла.
Я так обрадовался, увидев свою любимицу, что наградил мальчика целым мотком нейлоновой лески. Весть об этом тотчас распространилась среди ребятишек, и с той поры я мог уже не опасаться бегства Бетины. Стоило ей удалиться на несколько метров от нашего жилья, как ее ловил кто-либо из детей, жаждавший получить награду и опередить своих маленьких товарищей, стороживших в окрестностях.
Итак, Бетине было суждено остаться со своим хозяином и совершить вместе с ним долгое путешествие в Европу. На «борту парохода все животные моего зверинца были заперты в клетках, размещенных близ капитанского мостика. Только Бетина разгуливала на свободе, нисколько не пугаясь всего, что видела вокруг себя.
Привыкнув соваться во все попадавшиеся ей норы, она проникла однажды сквозь небольшое отверстие в огромную систему зубчатых передач и лебедок, при помощи которых опускали якорь. Я уже видел ее искромсанной этой адской машиной и упрекал себя за то, что стал по невнимательности виновником такой ужасной смерти, как вдруг заметил Бетину, которая вылезала несколькими метрами дальше, вся в смазочном масле, но совершенно спокойная!
В Марселе, когда я прогуливал ее на поводке, она вызвала спор между двумя зеваками, и я остерегусь изменить хотя бы слово в их замечаниях.
— Эбе, — сказал первый, — это вроде бы маленький дикий кабан!
— Да нет, — возразил другой, — ты же видишь, что это маленький тапир!
В Париже, в то время как остальные животные были распределены между Венсенским зоопарком и виварием Ботанического сада, Бетине была предоставлена привилегия сопровождать меня домой. Там я смог убедиться, какой поразительной приспособляемостью обладает это животное, явившееся прямо из своего леса. Например, в мгновение ока она поняла, что если ее выставляют за дверь столовой, то, чтобы вернуться туда, ей достаточно пройти через балкон; когда же ей хочется пить, самое лучшее — сесть под краном в кухне, испуская отчаянные призывы.
В первый же вечер после нашего приезда я вдруг заметил, что Бетина исчезла. Встревоженный, я искал ее повсюду, опасаясь даже, что она упала с балкона, но ее нигде не было. Однако, когда я улегся под одеяло, мои ноги коснулись мягкого комочка меха. Как она распознала мою постель, если я не спал на ней в течение двух лет и если до той поры она не знала ничего более комфортабельного, чем спальный мешок? Те, кто не признают у животных никакого разума, скажут, конечно, что Бетина забралась туда случайно, — легкий ответ, позволяющий прикрыть свое невежество и тем не менее не мешающий мне верить, что в этих двадцати граммах мозга присутствовал пусть слабенький, но разум.
К сожалению, несмотря на все свои привлекательные черты, мангуст не комнатное животное. Я это быстро заметил. Бетина начала с того, что разбила несколько ваз и безделушек, которые опрокидывала, очевидно, надеясь найти там спрятавшуюся добычу, Затем она принялась вытаскивать все книги из моей библиотеки, пуская для этого в ход свои острые когти, от чего не могли не пострадать переплеты. Кроме того, в городской квартире было трудно выносить испускаемый ею сильный мускусный запах, незаметный в постоянно проветриваемой хижине. Наконец, она завела обыкновение отправлять свои надобности всегда в одном и том же месте — привычка, которая была бы похвальной, если бы избранное ею место не находилось как раз посреди прихожей.
И все же я примирился бы со всеми этими недостатками, если бы не заметил к концу месяца, что Бетина сильно скучает. Она бродила по квартире, отчаянно мяукая, и в конце концов я подумал, что, быть может, ей будет лучше в зоопарке в обществе других привезенных из Африки или Азии мангустов, владельцы которых также были вынуждены расстаться с ними.
Лучше было бы выпустить ее на Борнео, подумают многие, и они будут правы. Но трагедия животных, прирученных по-настоящему, заключается в том, что они отказываются от свободы и после отъезда хозяина бродят в тех местах, где жили с ним, неизбежно заканчивая свою жизнь в деревенском котле; счастье еще, если их смерть, оказывается легкой и безболезненной. Комфортабельный плен был для нее предпочтительнее жестокого конца, тем более что я мог часто ее навещать.
Кончилось тем, что я определил Бетину на пансион в виварий Ботанического сада. Она все еще живет там, любимая и лелеемая всеми, не боясь голода и диких зверей, но вдали от своего родного леса, где мы бродили вдвоем, свободные и такие счастливые.
Глава четырнадцатая
Мы присутствуем при рождении азиатского гриппа и смерти ребенка. Мелкая торговля. Подозрительные зерна. Даяки проявляют неуважение к ООН. Волшебный зуб.
Лонг-Кемюат, где мы пережили столько счастливых минут, был только одним из этапов нашего продвижения в глубь Борнео. Оставив там в очередной раз часть багажа, мы решили отправиться в Лонг-Лаат. Если верить самим даякам, то это был район, где древние обычаи и культ отрезанных голов сохранились лучше всего.
Тогда-то мы и столкнулись с противником, которого еще не встречали на своем пути, — с гриппом, разумеется азиатским. Пораженные, мы стали очевидцами первых проявлений в центре Борнео знаменитой болезни, впоследствии обошедшей весь мир.
Даяки еще меньше нас понимали, что происходит, так как до тех пор они не подозревали о существовании насморка или гриппа. А тут вдруг они начали чихать, лить слезы, хлюпать носом, словно несчастные парижане в середине зимы. Испуганные, они тотчас бежали к нам, считая себя жертвами злого рока или какого-нибудь демона, забравшегося в них, потому что они заснули с открытым ртом!